Читать интересную книгу Люди на болоте (Полесская хроника - 1) - Иван Мележ

Когда опустилась на лавку, почувствовала, что начинает кружиться голова. Но закусывать не стала, не хотелось. Усталыми вишневыми глазами поглядывала на гостей, не могла отделаться от ощущения, будто видит все это во сне. Люди за столами пили, ели, как изголодавшиеся в поле, почему-то почти не говорили, а кричали так, что стекла дрожали.

- Евхимко, зятек мой дорогенький, - хлопотала возле молодого мачеха, пей и закусывай чем бог послал! Не брезгуй, Евхимко, коли что не по душе... Чем богаты, тем и рады.

Ото всей души старались... Чтоб все хорошо было, чтоб не хуже, чем у других людей... И вы, гости милые, дружина, кумпания вся, пейте и закусывайте, чего кому хочется!

- А мы и пьем и закусываем! - окидывал глазами дружков Евхим. - Мы эту работу любим! Нам лишь бы побольше - такой работы! - Его приятели дружно ржали. - Только вот - молодая чего-то не ест, не пьет!.. - склонился Евхим к Ганне.

- И так уже в голове шумит, как в дождь, - сказала, оправдываясь, Ганна.

Отец услышал, вступился:

- Неволить не надо! Каждый сам знает, сколько выпить! Сколько кто может, пусть столько и пьет. - Он попробовал отвести разговор от, Ганны, сказал дружкам и Евхиму: - Которые могут, пусть пьют, не боятся. Горелка, сказать, не покупная. Денег не тратил. Сам в кустах нацедил! ..

- А крепкая, едри ее! Жжет - хуже огня! Это не то что фабричная! похвалил Ганниного отца Ларивон.

- А закуска еще лучше! - поддержала хозяев, помня о своем долге, дружка Маруся. - Такое все вкусное - и жареное и печеное!

Девушки, женщины дружно закивали головами, стали хвалить еду, мачеху, Ганну, отца - хвалить все, что нравилось и что не нравилось. Ганна слушала это без удовольствия, знала - хвалят больше потому, что так полагается в гостях.

Да и чему удивляться: многим такое угощенье в диковинку, дома картошка с рассолом в радость...

Люди пьянели, и крик за столом все усиливался. Мачеха уже не поглядывала с беспокойством на столы, на гостей, не гадала - хватит или не хватит, - ходила неровно, пила и ела со всеми, подавала все, что было. Ганна видела, как она подходила то к одной, то к другой, приподнимала длинную шерстяную юбку, показывала Евхимовы сапоги, которые были уже у нее на ногах.

- В самый раз! Как на меня шиты! - хвалилась она Марусе. - А кожа пощупай, - просияла она и, когда Маруся щупала голенище сапога, говорила: - Кожа - крепкая, выделанная! А подошвы - как железные! .. На весь век хватит!

Хоть каждый день носи, не сносишь! ..

Но этого было мало, счастье ее должны были видеть все - вышла на середину хаты.

- Смотрите! Смотрите, какой подарок сделал мне Евхимко!.. - Она повела глазами, полными счастья и слез, в сторону Евхима: - Зять мой, золотая душа!

Тимох взял ее за руку, хотел увести в угол, но она не послушалась, отшатнулась от него, повернулась кругом, чтобы видели со всех сторон какие сапоги!

- Вот получила зятька! - В шуме и гомоне гостей мачеха, размазывая по лицу слезы счастья, подошла к Евхиму, обняла его. - Озолотил ты свою тещу, Евхимко!.. Век не забуду! .. Такие сапоги!

- Носите на здоровье, мамо! - громко, тоже довольный, сказал Евхим. - А износите - новые подарю! Носите, не жалейте! ..

Он был пьян, но держался еще твердо. Среди всех, кто сидел поблизости, он, кажется, и пил и перекликался с гостями больше всех. Он и тут чувствовал себя самым важным, самым сильным, словно хвастался тем, что пить и кричать может без конца...

Когда стали перебрасываться припевками сваты и дружки, Ганна снова увидела Василева братишку. Он, оказывается, был уже в хате, сидел с Хведькой на припечке, смотрел и слушал - опять показалось Ганне - хмуро, не подетски серьезно. Он, видно, один не хохотал, слыша, как дружки во главе с задиристой, звонкой Марусей насмехались, издевались над сватами:

Наш сваток не умее ля стала стаяти

Дай с дружками сваими размавляти.

Иди у места да купи себе мыла,

Штоб жонка любила!

Штоб дети познали

Дай батьком назвали!

Ганна смотрела на мальчика виновато и нежно, глушчла в себе желание подойти к нему - угостить, погладить по головке, сказать что-нибудь хорошее, ласковое. Как ни туманил голову хмель, помнила - все знают, что было у-нее с Василем, и ласковость с его братом осудят...

Однако желание подойти к мальчику не отступало, не хотело подчиняться рассудку. Опьяневшей, ей так трудно, просто невозможно было отогнать неожиданное искушение.

"Пойду - будто к Хведьке... Скажу что-нибудь Хведьке, а потом - ему... Будто нечаянно..."

.Она встала, постояла немного возле печи, прижавшись спиной к побеленной стенке. Стоять было нелегко: пол качался, как плот на воде. Теперь пели, шутили над дружками сваты, - на нее, Ганну, не смотрел никто. Словно ее и не было тут, словно и не ее свадьба. И в самом деле, может не ее, сон только... Вздор какой, - чего только не взбредет в голову спьяну!.. Нет, не сон, не сон - ее пропивают!

Не кого-нибудь другого, ее! Пропили уже!.. Но, думая об этом, она теперь не тревожилась, не жалела ни о чем, все было безразлично. Хотелось лишь одного - подойти к Володьке, странному серьезному пареньку, которого раньше будто и не замечала.

Она взяла несколько коржиков, взволнованно подала мальчику:

- На, возьми, отведай! - Он не сразу взял, сначала будто раздумывал, брать или не брать. - Белые, маримонские! - Ганна не удержалась, нежно провела ладонью по его голове. - У, ты, беленький мой!.. - Сказала обоим: - Смотрите же, живите хорошо, дружненько! ..

Едва только сваты и дружки умолкли, за столами стало очень скучно. Все было съедено, горелки не наливали. "Как ни тужились, не хватило!" мелькнуло в Ганниной голове.

Видимо, чтобы не позорить хозяев и не томить людей за столами, догадливые сваты объявили, что пора делить каравай, но вдруг заметили, что исчез кудагто Ганнин отец.

Мачеха вскоре вернулась хмурая, злая, прошипела тихо Ганне:

- Срам какой! На всю деревню! .. Пьяный - как Митя! - Она почему-то заплакала: - За всю мою ласку! За все!..

Отблагодарил!

- Где он? - оборвала ее всхлипывания Ганна.

- За погребом... На колоде...

На дворе было сыро, холодно и так темно, что если бы не тусклый отсвет из окон, не увидела б и крыльца. Ганна постояла немного, чувствуя, как от свежего ветра яснеет голова, крепнет тело. Стараясь не поскользнуться, направилась сквозь желтые полосы в темноту. Отец, еле видимый, даже не шевельнулся, когда она подошла. Будто дремал.

- Тато, вам плохо? - склонилась она над отцом.

- А, Ганнуля! - Отец поискал ее руку, ласково взял в свою. Оглянулся: А этой, гадюки, нет?

Ганна догадалась, о ком он спрашивает, сказала, успокаивая:

- Никого нет... Пошли бы вы, тато, домой... Ищут вас там. Каравай делить надо...

- Поделят. Успеют... - Он вдруг страдальчески, с болью гмыкнул, сказал расслабленно: - Ты помнишь, доченько, мать-покойницу?

- Почему не помню!.. Помню. Пойдемте, тато. Холодно - простудитесь еще, не дай бог.

- Не дождалась. - Ганна услышала в голосе отца слезы. - Не увидит, не поплачет...

- Не надо, тато.

- Разве ж я враг дитяти своему, доченько?

- Не враг, тато. Но не надо расстраивать себя. Все хорошо будет...

- Хорошо? - Ганне показалось, что он послушался ее, стал спокойнее. Но вскоре он опять заговорил: - Ой, дочечко ты моя! Ганнулечка! .. Увидела б все это покойница!..

- Не надо, тато. Все будет хорошо. Это вам только кажется так. Выпили немного лишнее...

- Жалко мне тебя очень!..

- И я вас жалею, тато. Да только не думайте ничего плохого. Все хорошо будет... Разве вы не знаете свою Ганну?

- Знаю, знаю, да - только...

- А знаете, так не бойтесь. И не печальтесь, а то и мне грустно будет. Слышите?

- Слышу. Не буду! - Отец отпустил ее-руку, выпрямил плечи.

- Будьте веселы, чтоб и мне было весело. И вставайте.

Люди ждут, нехорошо. Дайте я отряхну вас немного...

Пойдем.

- Пойдем, дочечко!

Разговор с отцом снова нагнал на Ганну тоску, но она и виду не подавала, что таилось в груди, вошла в хату спокойная, даже веселая, ласково держа за руку отца.

- Плохо что-то стало ему, - сказала гостям. - Пить, видно, нельзя было...

Отец сдержал свое слово: на мачеху смотрел мирно, бедный подарок, на который только и наскребли денег, - кортовые штаны в полоску - отдал молодому вежливо, доброжелательно. Кивнул согласно, когда мачеха добавила:

- Чем богаты, Евхимко, тем и рады. Не прогневайся.

- Мне вы и так подарили! Всем подаркам - подарок! - Евхим обнял Ганну.

Как он, видимо, и рассчитывал, кругом послышался смех.

Сорока вставила:

- Вот так хвала отцу и мати - от умного дитяти.

Евхим склонился пьяно:

- И за это, за штаны, спасибо! Пригодятся!

Только когда внесли каравай и три женщины, встав на лавку, начали снимать с Ганны венок и завязывать платок, отец опять помрачнел и губы его передернулись тоскливо и виновато. Ганна перехватила его взгляд, весело, с любовью усмехнулась, и лицо его прояснилось, будто осветленное ее улыбкой.

Заботясь об отце, она уже не жалела, что потеряла венок, знак своей девичьей свободы. Но веселья, как ни старалась, хватило ненадолго, пока не поделили каравай. Посидели для приличия немного, и Сорока тоном знатока объявила: