Читать интересную книгу Бог-Император Дюны - Фрэнк Херберт

Лито был рад этой паузе. Из-за трения им все больше овладевал Червь, воздух вокруг него был полон химических выбросов органов регуляции температуры его тела. Про себя он называл это своим кислородным компрессором, то, что сейчас вентилировало его внутренности, делая для него вдвойне ощутимыми протеиновые фабрики и запасы аминокислот, принадлежащие его «Я — Червь», которые требовались для установления плацентарных взаимосвязей с человеческими клетками. Пустыня ускоряла приближение его окончательной метаморфозы.

Сиона остановилась близ гребня освещенной звездами дюны.

— Это правда, что Ты ешь песок? — спросила она, когда он приблизился к ней.

— Правда.

Она окинула взглядом освещенный луной — словно тронутый инеем горизонт.

— Почему мы не взяли с собой сигнальное устройство?

— Я хотел, чтобы ты усвоила урок «иметь-не-иметь».

Она повернулась к нему. Он ощутил ее дыхание совсем близко от своего лица — слишком много она теряет влаги в этом сухом воздухе.

И все равно не помнит наставлений Монео. Горьким уроком это будет для нее, никакого сомнения.

— Я Тебя вообще не понимаю, — сказала она.

— И все же именно это тебе и надлежит усвоить.

— Вот как?

— А как же еще ты сможешь дать что-нибудь ценное в обмен на то, что я даю тебе?

— Что Ты мне даешь? — в этом звучала вся ее горечь. В дыхании ее чувствовался спайс, приправа сушеной пищи.

— Я даю тебе возможность побыть наедине со мной, а ты проводишь это время ни о чем не заботясь. Ты зря его транжиришь.

— Так что насчет «иметь-не-иметь»? — осведомилась она. В ее голосе он услышал утомленность, организм ее начинал жадно требовать воды.

— Они были великолепно живыми в прежние дни, те Свободные, сказал он.

— Их никогда не привлекала бесполезная красота. Я никогда не встречал жадного Свободного.

— Как это прикажешь понимать?

— В прежние дни все, что бралось с собой в пустыню, было необходимым

— и это было все, что брали. Твоя жизнь еще не свободна от стремления к обладанию, Сиона, иначе бы ты не спросила меня о сигнальном устройстве.

— А почему сигнальное устройство не является необходимым?

— Оно тебя ничему не научит.

Он двинулся мимо нее по пути, на который направляли Указатели. — Пойдем. Давай повыгодней воспользуемся ночным временем.

Она догнала его прибавив шагу, и пошла рядом с погруженным в серую рясу лицом.

— Что произойдет, если я не усвою Твой проклятый урок?

— Ты, вероятнее всего, умрешь, — сказал он.

Это заставило ее на время умолкнуть. Она брела рядом с ним лишь порой кидая взгляд в сторону, не обращая внимания на тело червя, сконцентрировавшись на видимых глазу остатках его человеческого. Через какое-то время она сказала:

— Рыбословши рассказали мне, что я была рождена в результате спаривания, проведенного по Твоему приказу.

— Это правда.

— Они говорят, Ты ведешь записи и руководишь этими спариваниями Атридесов ради собственных целей.

— Это тоже правда.

— Значит, в Устной Истории все правильно.

— Я полагал, ты и без всяких вопросов веришь в Устную Историю?

Она, однако, продолжала держаться выбранной ею темы:

— Что если один из нас будет возражать, когда ты распорядишься о спаривании?

— Я предоставляю широкие права до тех самых пор, пока не появятся дети, которых я заказал.

— Заказал? — она была вне себя от негодования.

— Именно так.

— Ты не можешь прокрадываться в каждую спальню или следить ежеминутно на протяжении всех наших жизней! Откуда Ты знаешь, что Твои ЗАКАЗЫ выполняются?

— Знаю.

— Тогда Ты знаешь, что я не собиралась Тебе повиноваться!

— Ты хочешь пить, Сиона?

Она была озадачена.

— Что?

— Люди, которые хотят пить, говорят о воде, а не о сексе.

И все равно, она так и не застегнула защитный отворот у рта, и он подумал: «Страсти Атридесов всегда бушевали сильно, даже если это и шло вразрез с разумом».

Через два часа они вошли в область отшлифованной ветром мелкой гальки. Лито вел за собой, Сиона шла вплотную рядом с ним. Она часто поглядывала на Указатели. Обе луны стояли теперь низко над горизонтом, их свет отбрасывал длинные тени от каждого бугорка.

В некоторых отношениях Лито находил эти места более удобными для передвижения, чем песок. Прочная скала была лучшим проводником жары, чем песок. Распластавшись на скале, он частично избавлялся от перегрузки своих химических фабрик. Попадающиеся камни — и мелкие, и крупные — при этом не помеха.

Сионе было тут, однако, сложнее передвигаться. Она несколько раз чуть не подвернула лодыжку.

«Равнина может быть местом весьма тягостным для людей к ней непривычных, — подумал Лито. — Они видят только огромную пустоту, сверхъестественное, особенно в лунном свете пространство — дюны на расстоянии, и это расстояние словно бы и не сокращается при движении путников — ничего, кроме кажущегося вечным ветра, нескольких скал и, когда глядишь вверх, звезд, смотрящих вниз без всякой жалости. Это — пустыня пустынь».

— Вот откуда музыка Свободных взяла свои мелодии вечного одиночества, — сказал он, — а не от дюн. Вот здесь воистину приучаешься думать, что рай — это, должно быть, звук проточной воды и затишья от этого бесконечного ветра.

Но даже это не напомнило ей застегнуть отворот у рта. Лито начал отчаиваться.

Утро застало их далеко углубившимися в каменистую равнину.

Лито остановился возле трех больших валунов, громоздившихся друг на друга, один из них был даже выше его спины. Сиона на мгновение прислонилась к нему, жест несколько обнадеживший Лито. Вскоре она от него оттолкнулась и взобралась на самый высокий валун. Он наблюдал как она там поворачивается, осматриваясь.

Даже не глядя на пейзаж, Лито знал, что она увидит: взвитый ветром песок, туманом висящий над горизонтом и затмевающий восходящее солнце. Что касается остального, то здесь только плоская равнина и ветер.

От скал под ним веяло зябким холодом пустынного утра. Этот холод сильно высушил воздух, ставший для Лито намного приятнее.

Не будь Сионы, он бы продолжил путь, но она явно была истощена. Она опять прислонилась к нему, спустясь со скалы, и прошла почти минута прежде, чем он осознал, что она прислушивается.

— Что ты слышишь? — спросил он.

Она ответила сонным голосом.

— Как у Тебя рокочет внутри.

— Огонь никогда полностью не иссякает.

Это ее заинтересовало. Она оттолкнулась от него и обошла вокруг его тела, чтобы посмотреть ему в лицо.

— Огонь?

— В каждом живом создании есть внутренний огонь, в ком-то слабый, в ком-то очень сильный. Мой огонь горячее большинства остальных.

Она зябко поежилась.

— Значит, Тебе здесь не холодно?

— Нет, но тебе холодно.

Он частично втянул лицо вглубь своей рясы и выгнул первый сегмент, создав впадину на его конце.

— Это почти как гамак, — сказал он, поглядев вниз. — Если ты пристроишься там, тебе станет тепло.

Хоть она и была им к этому подготовлена, но все равно его растрогал ее доверчивый отклик. Он обязан побороть свое чувство жалости, такое сильное, какого он никогда не испытывал, пока не встретил Хви. Сиона проявляет ясные признаки того, что, вероятнее всего, она здесь умрет. Он должен был бы приготовить себя к разочарованию.

Сиона заслонила лицо рукой, закрыла глаза и заснула.

«Ни у кого никогда не было так много „вчера“, как было у меня», — напомнил он себе.

Он знал, что с обыденной человеческой точки зрения то, что делает он, может показаться жестоким и черствым. Он был вынужден теперь укрепить себя погружением в жизни-памяти, умышленно отбирая ОШИБКИ НАШЕГО ОБЩЕГО ПРОШЛОГО. Непосредственный доступ к человеческим ошибкам был теперь его самой великой силой. Знание ошибок научило его долгосрочным поправкам. Он должен постоянно осознавать последствия. Если последствия ошибок забываются или утаиваются, их уроки пропадают даром.

Но чем больше он близился к тому, чтобы стать песчаным червем, тем тяжелее было для него принимать решения, которые другие назовут нечеловеческими. Некогда он делал это с легкостью. По мере того, как от него ускользало его человеческое я, его, как он обнаруживал, все более и более переполняли человеческие заботы.

~ ~ ~

В колыбели нашего прошлого, я лежу на спине в пещере столь неглубокой, что в нее можно лишь протиснуться ползком, даже не на четвереньках. Там, в танцующем свете смоляного факела, я рисую на стенах и потолке животных, на которых охочусь, и души моих родных. Как же многое это освещает — взгляд вспять, сквозь идеальный круг, на эту древнюю борьбу за миг, когда душа становится зрима. Все времена вибраций откликаются на зов: «Вот он я!» Моим умом, знающим, какие гиганты-художники придут после, я взираю на отпечатки ладоней и на текучие мускулы, нарисованные на камне древесным углом и растительными красителями. Насколько же мы больше, чем просто механистические события! И мое нецивилизованное Я вопрошает: «Почему это они не хотят покинуть пещеру?»