Читать интересную книгу Когда цветут камни - Иван Падерин

— Что ты меня обрываешь, — возмутился Рогов. — Мечта мне храбрости и силы придает. Вот мечтаю я: встречает меня моя Кланя с сыном. Тараска его звать, неслыханный богатырище растет. Она прижимается к моей груди. Тараска ревнует, ему хочется рукой пощупать мои ордена и медали, а мамка заслонила их. Что прикажешь в таком разе делать отцу?

— Снять гимнастерку, — посоветовал артиллерист.

— Ну, ведь день еще…

— Эх, друг, в порядочном обществе с тобой со стыда сгоришь, — заметил такой же молодой, как Прудников, застенчивый автоматчик, — о чем бы ни говорили, ты все к одному клонишь…

— О жизни широко думаю, — ответил Рогов. — А это значит, что моя кровь перед штурмом не стынет, а закипает, душу греет, к бою зовет.

— Верно он говорит, верно, — поддержал Рогова вошедший в подвал командир отряда, майор Бусаргин. — Расскажу я вам один случай из своей жизни… Были самые тяжелые дни боев за Родину. На Волге начался осенний ледоход. Мне и Ване Артамонову выпало плыть на левый берег. Вблизи разорвался снаряд, нашу лодку перевернуло, и мы оказались на льдине. Ночь, вода студеная. Льдины скрипят, как стекло на зубах; нас несет вниз по течению, к устью Царицы, там немцы каждую льдину огнем пулеметов прощупывают. В общем, дело похоронное. А перед этим я думал о Наташе, о девушке, которую знал со школьной скамьи. Вместе с ней мы семилетку кончали. Она никогда не видела меня трусливым или робким. И вот настала минута, когда смерть глянула в самые глаза. Жить или не жить? «Жить», — твердило мое сердце. «Жить», — будто шептала мне Наташа. Не помню, о чем я думал в самый критический момент, но руки сами продолжали грести, цепляться за соседние льдины. Потом я спросил Ваню Артамонова, о чем он думал, когда нас потащило под огонь немецких пулеметов? Он ответил: о жене. Как видите, о женах и любимых думается даже на льдине, а сейчас-то тем более можно вспомнить.

— Справедливы ваши слова, — согласился Рогов, — об этом я и толкую и думаю, но не грущу, как иные некоторые… Вот, к примеру, есть среди нас хороший парень, образованный, и девушка его любит такая, что солнцу от ее улыбки весело. А он лезет в пекло почем зря и без разбора, забыл, что фашисты перед своим концом бешеные и в полное свое удовольствие щелкают таких дураков.

— Не тронь его, Рогов, — заступился за Леонида Алеша Кедрин.

— От ревности у него эта дурь. К Мише, к ординарцу, приревновал, — сказал кто-то из связистов.

Леонид прикусил язык. Совесть его была ранена, он страдал, и все виделось ему в самом мрачном свете. Ему казалось, что товарищи затеяли этот разговор только для того, чтобы выставить его несолдатское поведение перед выходом в бой. Он отвернулся и стал глядеть в дальний угол, где устроил себе уютное гнездышко Николай Туров. «Вот если бы с ним в числе первых прорваться на ту сторону канала…» — подумал Леонид с надеждой.

Но лихой разведчик не почувствовал его взгляда. Он весь ушел в себя. И будто не касались его разговоры о любимых, о женах, о ревности. В этом деле человек он был беззаботный. Но он, как обнаружилось, внимательно прислушивался к рассказам однополчан.

Улучив минуту молчания, Туров заступился за земляка:

— Довольно вам измываться над человеком.

— Мы не измываемся.

— Похоже. А хохоталки раздвинули до ушей, каской не прикроешь. Не об этом сейчас надо думать. Вот парторг сказал, что фашисты взбесились. Правильно сказал — об этом и надо говорить.

— А мы об этом и говорим.

— Бешеная собака в петле долго бьется.

— А у тебя, Туров, сравнения какие-то шкуродерские, — заметил Алеша Кедрин.

— А ты хотел, чтобы я Гитлера и фашистов сравнивал с человеками?

— Хорошо разведчик говорит, хорошо. — поддержал Турова Файзула Файзуллин.

— По-русски говорю, Файзула, по-русски.

— Мы тоже русски. Нос плюски, глаза уски, а душа русски.

— Согласен с тобой, Файзула. Так вот, был у меня один случай на охоте. На бешеную росомаху я наткнулся. Звери вообще на людей не бросаются, а эта, гляжу, бежит на меня, — значит, бешеная. Прицелился я — и раз-два из двух стволов картечью. Вижу, попал, кровь на снегу, а росомаха перевернулась — и опять на меня. Шесть зарядов я в нее всадил, всю изрешетил. Подошел к ней — а она еще щерится, зубами за ствол схватилась. Тогда я ей прямо в глотку дуплетом, разнес в клочья: ни шкуры, ни туши. Только зря заряды потратил.

— Как зря? Не зря. Она могла других покусать, если бешеная, — возразил Рогов.

— Бешеные звери опасны, ох опасны. Патронов на них жалеть не надо, — сказал Файзула Файзуллин. — Вот такая маленькая нападай, такой большой и кусай, больно кусай. У-у, зверь… — Он погрозил кулаком в ту сторону, откуда доносилась неумолкающая пулеметная стрельба.

— Верно, Файзула, я к тому и говорю, — согласился Туров.

— И мы об этом же толковали, — сказал Рогов.

Завтра День Победы, а сегодня кому-то придется погибнуть. Этого не избежать, и тем не менее в душе каждого гвардейца живет надежда, даже уверенность, что он останется в живых даже после самой ожесточенной схватки. Останется в живых потому, что неодолимо хочется жить, взглянуть на мирную жизнь людей. И чем ближе заря мирной жизни, тем ненавистнее война, тем больше хотелось жить. Даже такому отчаянному и бесшабашному человеку, как Туров, который никогда не задумывался над возможностью смерти и не унывал. Но сегодня и ему не до шуток. Не зря он привел пример с бешеной росомахой. В самом деле, у взбесившегося врага — бешеная сила, он опасен даже для того, кто во много раз во всем превосходит его. Значит, надо обдуманно готовиться к новой атаке. На «ура» этот канал не возьмешь. Надо продумать что-то смелое и хитроумное, такое, чтобы эти бешеные росомахи кусали не советских бойцов, а самих себя или гранитные стены своих дзотов…

И, как бы отвечая на эти раздумья, гвардейцы стали высказываться. Сержант Кедрин предложил облить керосином мешочки с песком, которыми прикрыта броня штурмового танка, и поджечь его в момент атаки:

— Получится, будто горящий танк ринулся на мост…

— А здорово, Алеша, здорово, живой огонь придумал. Все зверь живой огонь боится, — одобрил его предложение Файзуллин.

— Ну, а если под этим мостом заложены фугасы? — спросил Борковин. — Только танк на мост — фугасы и взорвутся.

— Надеюсь, разведчики постараются обезвредить эти фугасы, — сказал Бусаргин, поглядывая на Турова, который делал вид, будто ничего не слышит. — На прошлом партийном собрании командир полка сказал, что он верит в способность каждого солдата принять правильное решение в любой обстановке. А это значит, что каждый из нас должен самостоятельно поставить перед собой задачу — переправиться на ту сторону канала! У каждого есть веревочная штурмовая лестница, а я вот заготовил железные кошки. Могу, кому надо, выдать сейчас же.

— У меня еще одно предложение, — сказал Рогов. — Товарищ майор, разрешите вашу карту…

Бусаргин развернул перед ним карту. Гвардейцы обступили его.

— Я бы всю артиллерию подтянул сюда, — предложил Рогов, — и минуты за три до атаки ударил бы по этим домам, чтобы ослепить пулеметчиков на флангах. Потом для видимости вот здесь и здесь выбросил бы несколько мешков с ватой и стружками на воду, в канал, будто бы плывет десант. И пусть себе фашисты в темноте расстреливают эти мишени. А мы бы тем временем на мост…

Гвардейцы продолжали говорить наперебой, а тот, кто больше вкладывал в общее дело ума и смекалки, будто и сам становился богаче и счастливее товарищей, еще не успевших найти новую дельную мысль.

«Мое предложение все-таки никто не отверг», — самолюбиво ответил про себя Алеша Кедрин.

— Ну, а что предложит разведчик? — снова обратился к Турову командир отряда.

— Решайте. У меня свой план, капитану Лисицыну доложу, — ответил Туров.

— Секрет?

— Конечно, секрет, — ответил за товарища Алеша Кедрин. — Не зря же им за секретность двадцать пять процентов надбавки дают.

— Могу подарить тебе эту надбавку, а что не положено, то не положено. Поэтому больше ничего не скажу. А что касается фугасов под мостом, то можете не беспокоиться — не взорвутся.

Сказав это, Туров удалился. Он не любил, когда на нем останавливали внимание. Он привык думать и действовать без свидетелей. Тем более сейчас. Скажи, а кто-нибудь подслушает и вместо помощи будет только мешать. Возвращайся тогда с пустыми руками. А сейчас Туров размышлял над тем, как пробраться в имперскую канцелярию.

— Николай, я знаю, куда ты собрался. Возьми меня с собой, — сказал Леня, догнав Турова в соседнем подвале.

— Тебя?.. Без разрешения командира не возьму.

— Слушай, Коль! У меня сегодня неприятность.

— Слыхал… Значит, ты сегодня вроде как штрафник.

— Называй как хочешь, но пойми…