Для утонувших он создал трясину, в которой дети-утопленники мирно покачивались на лепестках анемон и водили дружбу с лягушками и водяными лилиями.
Для сожженных он развел костер, высокий и ревущий, как лесной пожар, колышущийся, как гонимое бурей море, и там духи могли танцевать с языками пламени, чтобы забыть наконец свою страшную боль.
Он соорудил дом для тех, кто наложил на себя руки и назвал его «Гостиницей слез», а стены у нее были из вечного дождя.
Наконец он построил убежище для тех, кто умер в помрачении рассудка. Это было самое большое и роскошное жилице из всех, расписанное яркими красками, каких не существует в реальности, и с собственными законами природы: там можно было гулять по потолку и время бежало вспять.
Однажды мой друг рассматривал себя в зеркале и увидел, как точно отражение передает малейшие движения его лица, как бесконечно оно имитирует реальность. И подумал: я стану таким же, как существо в зеркале. Я смогу так же хорошо имитировать жизнь. И буду так же одинок.
Тень-Король на мгновение умолк.
— Кажется, твой друг вплотную подошел к безумию, — вырвалось у меня. — Ему бы следовало обратиться к доктору-душеведу.
Ответом мне был жуткий смех.
— Да, он тоже так иногда думал. Но болезнь не была к нему милосердна, не доходила до того, чтобы его увезли в закрытое заведение и избавили от творчества. До помешательства не дошло. Только до литературы.
Теперь и я рассмеялся. Видимо, чувство юмора у Тень-Короля все-таки было, хотя и самого мрачного толка. — Мой друг действительно распознал, что дальше так продолжаться не может, если, конечно, он не хочет закончить свои дни в смирительной рубашке. Он понял, что должен больше внимания уделять обыденности, а потому забросил свой безумный город, дал ему превратиться в чудесные развалины, которые с тех пор навещал лишь изредка. И сосредоточился на том, что его окружало.
Замолчав, Тень-Король тяжело вздохнул, будто устал говорить так много. Я воспользовался передышкой, чтобы оглянуться и рассмотреть реальность, которая окружала сейчас меня самого. Несомненно, она похожа на безумные строения таинственного писателя! Призрачная музыка кружила тихонько по залу, и живые книги расположились на почтительном расстоянии вокруг Тень-Короля и как будто увлеченно ему внимали. Впрочем, они, возможно, лишь прислушивались к модуляциям его голоса.
— Теперь мой друг-писатель стал описывать самые простые вещи, которые только мог сыскать, и обнаружил, что на свете нет ничего тяжелее. Легко описать дворец из снега и льда, но невероятно трудно описать один-единственный волос. Или ложку. Ноготь. Зуб. Крупинку соли. Щепку. Огонек свечи. Каплю воды. Он сделался хроникером банальной повседневности, сохранял самые бессмысленные разговоры так регулярно и дисциплинированно, что превратился в ходячую записную книжку, которая все автоматически превращала в литературу. Но и на сей раз он вовремя заметил, что и эта дорога ведет в тупик.
— Иначе он закончил бы свои дни судебным писцом или стенографом в каком-нибудь наттиффтоффском земельном ведомстве, — позволил я себе заметить.
— Верно, — согласился Тень-Король. — Мой друг был близок к отчаянию. Чем больше он писал, тем меньше говорили его слова. И наконец он вообще утратил способность творить. Днями, неделями, месяцами он сидел перед чистым листом и не мог выдавить из себя ни фразы. Он уже почти решил отправиться в свою «Гостиницу слез» и там повеситься на обрывке сюжета. А потом громом среди ясного неба на долю ему выпало самое решающее и благотворное событие всего его бытия. — Он нашел издателя? — вставил я.
Тень-Король молчал достаточно долго, чтобы я в полной мере устыдился своего дурацкого замечания.
— Его пронизал Орм, — наконец сказал он. — Так неожиданно и сильно, что сперва ему показалось, он вот-вот умрет.
Тень-Король верит в Орм? Куда же нужно забраться на этом континенте, чтобы найти место, где больше нет этих дряхлых суеверий? Однако от дальнейших неотесанных замечаний я воздержался.
— Орм освободил его дух и унес в высшие сферы вселенной, где пересекаются и сливаются все творческие идеи. Это были края без вещества, без жизни, без единого атома материи, но исполненные столь напряженного воображения, что кругом танцевали звезды. Здесь можно было окунуться в чистейшую фантазию и напиться той силы, которая некоторым не дается никогда в жизни. Одной секунды в этом силовом поле хватало, чтобы породить роман. В этом безумном месте не действовали законы природы, и измерения громоздились как неразобранные рукописи, здесь смерть была лишь глупой шуткой, а вечность — движением ресниц. Вернувшись оттуда, мой друг, казалось, готов был взорваться, так его переполняли слова, фразы и идеи, все отточенные и отполированные, — оставалось лишь записать. Он был и счастлив, и ошеломлен тем, сколь прекрасные тексты выходили из-под его пера, и тем, как мало он, казалось бы, привносил своего.
Неудивительно, подумал я, что столько графоманов мечтают об Орме. Это же предел мечтаний любого ленивого творца: просто взять в руку карандаш, и все напишется само собой. Если бы!
— И только тогда, перечитав свой первый, написанный под влиянием Орма рассказ, мой друг впервые почувствовал себя настоящим писателем. И наконец нашел в себе мужество приложить этот рассказ к письму в Драконгор.
— Что? — удивленно переспросил я. Внезапное упоминание родины пришлось как удар под дых.
— Ну да, так ведь поступают начинающие замонийские писатели, когда им кажется, будто они создали что-то выдающееся. Посылают творения своему идолу в Драконгоре.
Тут он был прав. Начинающие авторы буквально заваливают Драконгор своими рукописями. — Кумир звался Данцелотом Слоготокарем, — продолжал Тень-Король.
Ох ты! Второй удар. Счастье еще, что я сидел, иначе уж точно не удержался бы на ногах.
— Данцелот Слоготокарь? — оглушенно переспросил я.
— Да. Ты его знаешь?
— Он мой… он был моим крестным.
— Ну надо же. Какое совпадение. — Тень-Король откашлялся.
— Подожди-ка! Твой друг написал Данцелоту письмо? Послал ему рукопись? В котором спрашивал мнения и совета?
— Так оно и было. Но если хочешь, можешь сам закончить сказку. Ведь это ты у нас писатель.
— Прости!
— Ладно. Короче говоря, Данцелот был в восторге от рассказа моего друга и дал ему добрый совет немедленно отправиться в Книгород и там искать издателя. Мой друг послушался, приехал в Книгород и там несколько дней бродил бесцельно. Пока однажды на улице с ним не заговорил некий литературный агент из тех, которые повсюду ищут таланты. Мой друг показал ему несколько своих набросков. Литагента звали Клавдио Гарфеншток.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});