и если будете правильно защищаться, добьетесь ничьей. Большего из этой позиции все равно не выжать.
Мы оторопели пуще прежнего. Точность и быстрота его расчетов просто ошеломили нас: он как будто читал все эти ходы по книге. Как бы там ни было, забрезжившая благодаря его вмешательству надежда нечаянно-негаданно свести вничью партию против самого чемпиона мира казалась сном наяву. Как по команде, мы все посторонились, чтобы он мог лучше видеть доску. Мак-Коннер снова спросил:
– Так что же – король g8 на h7?
– Конечно! Сперва защититься!
Мак-Коннер послушно передвинул короля, и мы звякнули ложечкой. С обычной своей вальяжной ленцой Сентович приблизился к нашему столику, одним беглым взглядом оценив сделанный нами ход. После чего двинул вперед пешку королевского фланга с h2 на h4, в точности, как и предсказывал наш нежданный помощник. А тот уже возбужденно шептал:
– Ладью вперед, с8 на с4, ему тогда придется защищать пешку. Но ему это не поможет! Потому что вы, не обращая внимания на его проходную, побьете конем с3 на d5 и восстановите материальное равенство. А уж потом вперед, лучшая оборона – это атака!
Мы не понимали, что он говорит. Для нас это была китайская грамота. Впрочем, однажды ему доверившись, Мак-Коннер, уже не раздумывая, пошел как сказано. Мы снова звякнули ложечкой по стакану, подзывая Сентовича. Тот впервые принял решение не сразу, а задумался, напряженно глядя на доску. Потом сделал в точности тот самый ход, который и предсказывал незнакомец, и повернулся, собираясь направиться к своему креслу. И тут произошло нечто новое и совершенно неожиданное: прежде чем двинуться с места, он поднял глаза и пристальным взглядом обвел всю нашу компанию. Очевидно, хотел выяснить, кому именно он обязан столь внезапным и энергичным сопротивлением.
Начиная с этой минуты, волнение наше возросло безмерно. Если прежде мы играли без сколько-нибудь серьезной веры в успех, то теперь надежда сломить холодное чемпионское высокомерие Сентовича обдала нас жаром азарта, заставляя гулко биться наши сердца. Но друг наш уже подсказал следующий ход, и мы снова – у меня явственно дрожали пальцы, когда я поднес ложечку к стакану, – вызвали Сентовича к доске. Он подошел, и тут наступил наш первый триумф. Сентович, который до этого делал каждый ход стоя, подумал-подумал и вдруг присел. Он опускался в кресло медленно и как-то неуклюже, и, едва он сел, прежняя диспозиция, позволявшая ему смотреть на нас сверху вниз, хотя бы чисто физически переменилась. Итак, мы вынудили его хотя бы внешне опуститься с нами на один уровень. На сей раз он задумался надолго, устремив неподвижный взгляд на доску; зрачки под приспущенными веками замерли и, казалось, вовсе исчезли, от напряженного раздумья у него даже слегка приоткрылся рот, придавая округлой физиономии неожиданно простецкое выражение. Сентович размышлял несколько минут, потом сделал ход и встал. А наш друг уже зашептал снова:
– Отвлекающий маневр! Ловко придумано! Но мы на это не поддадимся! Надо форсировать размен, только размен, тогда ничья гарантирована, и никакой бог ему не поможет!
Мак-Коннер подчинился. Следующими ходами противники – мы, все остальные, давно уже превратились в безропотных статистов – производили совершенно непонятные для нас маневры. Ходов через семь Сентович после долгого раздумья поднял глаза и произнес:
– Ничья?
На секунду воцарилась мертвая тишина. Мы вдруг услышали плеск волн за бортом и джазовую музыку по радио из соседнего салона, каждый шаг пассажиров на прогулочной палубе и даже тихий, тоненький посвист ветра в зазорах оконной рамы. Мы боялись пошелохнуться, даже вздохнуть, мы были почти напуганы невероятьем только что случившегося: какой-то незнакомец сумел навязать свою волю чемпиону мира, переломив ход практически проигранной партии. Наконец Мак-Коннер резким движением откинулся в кресле, испустил долго сдерживаемый вздох, вместе с которым с губ его сорвалось ликующее: «Ага!» Я снова перевел взгляд на Сентовича. Мне показалось, что на завершающей стадии партии он слегка побледнел. Но теперь он снова уже вполне овладел собой. Сохраняя полную невозмутимость, он небрежным движением сдвинул с доски оставшиеся фигуры и все тем же равнодушным голосом спросил:
– Желают ли господа сыграть третью партию?
Вопрос был задан спокойно, подчеркнуто деловым тоном. Но вот что странно: смотрел он при этом вовсе не на Мак-Коннера. Цепким, неотрывным взглядом он впился в нашего спасителя. Как скаковая лошадь по уверенной посадке чувствует нового, более опытного жокея, так и он по последним ходам нашей партии распознал теперь своего истинного, своего настоящего противника. Невольно проследив за его взглядом, все мы с интересом воззрились на незнакомца. Однако, прежде чем тот успел опомниться, а уж тем паче ответить, распаленный азартом Мак-Коннер, обращаясь к нему, торжествующе вскричал:
– Разумеется! Но теперь вы сыграете с ним один на один! Один на один против Сентовича!
Тут, однако, случилось нечто совершенно непредвиденное. Незнакомец, все еще не сводивший напряженного взгляда с опустевшей доски, при звуках его восторженного голоса вдруг вздрогнул, казалось, только сейчас заметив устремленные на себя взоры собравшихся. Он заметно смутился.
– Ни в коем случае, господа, – пробормотал он в некотором замешательстве. – Это совершенно исключено… Нет-нет, на меня не рассчитывайте, я уже двадцать пять лет за доску не садился… Только сейчас я понимаю, до какой степени неучтиво себя повел, без спроса вмешавшись в вашу партию… Прошу простить мне это вторжение… Не смею больше вам мешать.
И не успели мы опомниться от изумления, как он быстрым шагом покинул салон.
– Но это же совершенно невозможно! – в сердцах вскричал Мак-Коннер, от избытка чувств даже пристукнув кулаком по столу. – Невозможно поверить, чтобы этот человек двадцать пять лет к шахматам не притрагивался! Ведь он каждый ход, каждый ответ на пять-шесть ходов вперед просчитывает! Это вам не рукавом тряхнуть и кролика оттуда вытащить! Такое ведь совершенно исключено – не правда ли?
С последним вопросом Мак-Коннер невольно адресовался к Сентовичу. Но чемпион мира по-прежнему хранил ледяное спокойствие:
– Не могу судить. Как бы там ни было, господин этот играл несколько странно, хотя и небезынтересно; именно поэтому я намеренно и предоставил ему некоторые шансы.
Степенно поднимаясь с кресла, он все тем же деловым тоном добавил:
– Если господин или господа пожелают сыграть еще одну партию, завтра с трех часов я к вашим услугам.
Мы не смогли удержаться от улыбки. Каждый из нас прекрасно осознавал: не тот человек Сентович, чтобы великодушно предоставлять хоть какие-то шансы нашему помощнику-незнакомцу, это была всего лишь неловкая попытка оправдать свою очевидную неудачу. Тем сильнее разгоралось в нас желание жестоко посрамить столь несокрушимое высокомерие. Ни