Читать интересную книгу Школа негодяев - Ян Валетов

Стараясь сдержать дрожь в мышцах – все же нырять в холодной воде – удовольствие ниже среднего – Сергеев преодолел последний пролет и вынырнул на поверхность. Молчун начал улыбаться, как только рассмотрел во мраке подвала силуэт возвращающегося Умки, а когда тот, отфыркиваясь, появился в проеме – радостно рассмеялся. Лицо у Молчуна было заплаканным, глаза красные, из носа стекали жидкие от слез сопли.

– Все в порядке, Молчун, – сказал Сергеев, стуча зубами. – Видишь, я вернулся! И зря ты волновался…

Молчун схватил его за руку, сорвал с головы полотняную бандану и принялся вытирать Михаилу лицо. Глаза у него светились неподдельным счастьем, но пальцы, судорожно сжимавшие Сергееву кисть, причиняли изрядную боль, и Михаил осторожно освободился.

Набросив на плечи куртку, Сергеев подготовил заряд. Рвать полотно двери он не собирался, нужно было разрушить стену около нее, там, где крепилась металлическая лутка. Для этих целей 300 грамм пластида должно было хватить с головой. Молчун внимательно смотрел за манипуляциями Умки, но руками трогать не пытался – запомнил, что Сергеев ругает его за это.

Когда Умка закончил работу Молчун снова обеспокоился, но уже не пробовал его остановить, только всем своим видом показывал, что боится и не хочет отпускать Сергеева вниз, под воду. Михаил потрепал паренька по голове и улыбнулся ободряюще, но Молчун на улыбку не ответил. Глаза у него снова наполнялись слезами.

Второй раз погружение прошло легче. Организм немного адаптировался к низкой температуре, дрожь прошла, да и кожа перестала гореть. Правда, сводило пальцы ног и мошонку стягивало в тугой комок, но, в целом, это было вполне терпимо. Перед тем, как нырнуть, Сергеев «прокачал» легкие, и вдохнул так, что даже немного зазвенело в ушах, и сразу начал отсчет. Он еще успел заметить, как снова метнулся к затопленной лестнице Молчун, а дальше – ушел в тишину и полумрак, рассекаемый только желтым лучом фонаря.

На двадцать пятой секунде он доплыл до конца нижнего коридора и принялся устанавливать заряд на стену. Стена, когда-то выкрашенная водоэмульсионной краской, была, словно маслом, покрыта тонким слоем слизи, и Сергеев провозился несколько дольше, чем рассчитывал. По его счету он пробыл под водой минуту и тридцать пять секунд, но воздух в легких еще был – все-таки двигался он очень экономно, плюс – действовал холод, замедляющий обмен. Сергеев дернул поджигатель на виско-шнуре,[78] и тот послушно вспыхнул. Метр шнура – ровно 100 секунд до взрыва. Сергеев развернулся, и размеренно загребая руками, поплыл к лестнице, продолжая контролировать внутренние часы. Он уже почти достиг нижней площадки, когда его кольнуло под лопатку – сначала слегка, а спустя секунду скрутило по-настоящему. Остатки воздуха вылетели из легких мгновенно, и он не захлебнулся только потому, что спазм не давал ему вздохнуть. Выгнувшись, словно рыба, пораженная электротоком, Умка опрокинулся на спину и, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, медленно опустился на обросшие подводной слизью ступени. Рот у него был открыт и заполнен водой, которая только и ждала, когда судорога отпустит мышцы гортани, чтобы хлынуть в бронхи и легкие, прокатиться грязной волной по пищеводу и заполнить желудок.

Сергеев прекрасно все понимал. Он видел себя со стороны – голый мужик в очках для плавания и смешных синих тапках, похожий на громадную розовую креветку. Видел бегущий по стене огонек подводного запала, видел фонарь, медленно опускающийся на дно рядом с ним. Он даже чувствовал руки и ноги, но они были без костей и мышц – вырезанные из поролона муляжи, болтающиеся в черной воде.

Лежа на спине, Умка даже мог разглядеть прямоугольник серого неба и тень от головы Молчуна на этом блеклом фоне. Легкие просто горели, требуя кислород, по конечностям побежали мурашки, и мелкие назойливые мушки замелькали в глазах тысячами, мешая глядеть… Но это уже мало волновало Сергеева. Под лопаткой торчал покрытый чешуйками шип, и вытащить его не было ни сил, ни возможности, ни времени.

Что-то рвануло его за поясницу. Раз, потом еще раз…

Он больно ударился щекой об обрешетку, но практически не сдвинулся с места – капроновый страховочный фал, обвивавший его поперек, застрял под перилами. Красный проворный огонек уже пробежал большую часть пути по стене, неумолимо приближаясь к детонатору. Вокруг огонька мельтешили мушки, которые подросли за тот десяток секунд, что Сергеев лежал на дне, и стали крупными осенними мухами. Они жужжали, щекотали Умке нос и горло, и он угасающим сознанием понял, что вода начала просачиваться вовнутрь и сейчас он будет заполнен ею, как тонущий корабль. Это была смерть, но смерть нестрашная. Какая-то несерьезная смерть. После всего пережитого закончить свой путь в полуразрушенном подвале, заполненном водой, казалось неудачной шуткой. Но разум совершенно не воспринимал происходящее, как шутку. Смерть была строга и неумолима, даже когда иронично улыбалась. Тело не хотело умирать. Сознание изо всех сил цеплялось за реальность, но правил этой реальностью рок.

Мир превратился в исчезающее малую точку, но ещё не схлопнулся в ничто. Сергееву почудилось, что он плывет, что вода с журчанием обтекает его тело, что становится громче шум в ушах, и вдруг свободным стало горло, и вода, холодная и безвкусная, хлынула в него, но тут же вылетела с потоком рвоты…

Молчун, ревя белугой, тащил его по ступеням прочь, а Умка обвис в его руках, словно мокрый мешок с мукой. Небо вращалось над ними, и никто был ни в силах остановить его бег. Сергеев снова ощутил свое тело – голые ягодицы скользили по слизистой массе на ступенях, болел ушибленный о бетон голеностоп.

А потом вода поднялась столбом и выплюнула их наружу. Они взлетели в воздух и обрушились в заросли колючей осоки, проросшей через размокшую в кашу кирпичную крошку. Сергеев лежал на спине и сучил ногами в грязи – встать не было сил… Судорога отпустила его тело, но дышать полной грудью он все еще не мог – из глубины желудка все время поднималась желчь.

Ему казалось, что он, словно выброшенная штормом медуза, лежит на земле целую вечность, но на самом деле с момента, когда развалины изрыгнули их из чрева, прошло не более минуты. В груди щемило, и нещадно болели спина и колено. И еще – было холодно. Очень холодно. Сергеев начал содрогаться, лязгая зубами, словно к нему подключили ток. Надо было вставать, немедленно, сейчас же, потому что где-то рядом был Молчун, и Умка не видел, что с ним стряслось. А должен был видеть… Обязательно.

Он попытался привстать, но почувствовал, что чьи-то руки придерживают его за плечи. Грудь его прикрыла куртка, и Михаил увидел перед собой лицо Молчуна, – мокрое, окровавленное, но бесконечно счастливое.

– Папа… – сказал вдруг Молчун, и Сергеев впервые услышал, как звучит его голос: срывающийся на верхах голос подростка.

– Па-па… – повторил Молчун, прижимая голову Умки к своей груди. – Па-па…

Сергеев закрыл глаза и заплакал.

* * *

Плотникова запарковала «Лексус» во дворе, потянулась всем телом и только потом заглушила мотор. Часы показывали 23–05. Последняя встреча явно затянулась. И говорили-то, в общем-то, ни о чем, и ничего не решили. А вечер убит, и вот уже скоро полночь. Блинов, наверное, давно спит в своем СВ.

Плотникова сама отвезла его на вокзал. Владимир Анатольевич терпеть не мог поездов, но летать по бывшей родине самолетами опасался. И справедливо, наверное, опасался. Ничего, завтра утром будет в Днепропетровске. А послезавтра утром – снова в Киеве. И потом – исчезнет на год или на два, превратится в голос в телефонной трубке, в почтовые открытки на Новый Год и электронные письма. Надо будет сказать Маришке, что она – богатая наследница. И ничего не объяснять. Что тут объяснишь? Или не говорить? Не знаю, не решила…

Перед тем, как надеть туфли, Вика пошевелила пальцами ног – за день ступни чуть опухли. Весь день за рулем и спина болит. Проклятые пробки! Говорили мне – найми водителя!

Но ездить с водителем она не любила. А когда Плотникова что-нибудь не любила, никакие логические аргументы в расчет не принимались.

В доме было темно и тихо. Вика включила свет в прихожей, сбросила обувь и прошла в просторную гостиную. Повинуясь нажатию кнопки пульта, ожила телевизионная панель на стене. Плотникова налила себе виски в широкий стакан, подумала и бросила туда же несколько кубиков льда из морозилки. Издевательство над отборным молтом, но очень хотелось, чтобы виски стал холодным. По-настоящему холодным, чтобы даже зубы заломило. Она отхлебнула из стакана ароматную жгучую жидкость и на секунду прикрыла глаза.

«Огромный пустой дом. Никого. Кота себе завести, что ли? Или собаку? Какого, к черту, кота? Кто его кормить будет? А кто с собакой гулять? Завести мужа?»

Плотникова хмыкнула.

«Хуже, чем собаку… Однозначно. Привыкать к тому, что по МОЕМУ дому бродит какой-то чужой мужик? Нет… Будем считать, что свой шанс я упустила».