— Может быть, вы голодны? — спросил моряк. — Здесь есть все, что нужно.
Широков и Синяев отказались. Они действительно не чувствовали голода.
Осмотрев жилой отсек, они перешли в третье отделение. Здесь помещались двигатели корабля.
«РЕЛЬОС ВИТИНИ»
— Знаешь, что мне нравится больше всего? — спросил Синяев, когда, после осмотра машинного отделения, они снова поднялись на палубу. — Тишина. Все их машины работают бесшумно.
— Давно известно, что шум вреден, — ответил Широков. — Но, к сожалению, наша техника еще не может уничтожить его. В будущем это обязательно сделают. Машины на Земле будут работать беззвучно, как здесь. Но как ты мог? — прибавил он. — Когда ты выстрелил, у меня сердце замерло.
Синяев рассмеялся.
— Я нисколько не боялся, — сказал он. — Я верю каллистянам. Конечно, этого не следовало делать. Но когда Диегонь предложил испытать стену, я выстрелил почти что машинально.
— Зачем ты носишь пистолет?
— Забыл о нем. Он лежит в кармане с Сетито.
Выстрел, о котором они говорили, произошел несколько минут тому назад в отделении двигателей.
«Машинный зал» представлял собой небольшое помещение с металлическими стенами, полом и потолком. Вплотную друг к другу стояли четыре длинных и как будто стальных цилиндра. От них отходили гибкие трубки, исчезая под полом.
Командир корабля объяснил, что каждый цилиндр — двигатель. Трубки связывают их с агрегатами управления. Каждый заряжен на несколько лет непрерывной работы.
— Обслуживающий персонал не нужен, — сказал моряк. — Они не требуют никакого ухода за собой.
Объяснения каллистян всегда отличались ясностью, но на этот раз ни Широков, ни Синяев не поняли, на каком принципе работали двигатели. Это были не турбины и не реактивные моторы. Цилиндры приводило в движение что-то, находящееся за кормой. Им показали чертежи, но вопрос не стал яснее. На конце каждого цилиндра находились по три, словно вложенных друг в друга, удлиненных конуса.
Какое-то сложное чувство удержало Широкова и Синяева от дальнейших расспросов. Оба притворились, что хорошо поняли. Синяев неожиданно заявил (по-русски), что техника каллистян начинает раздражать его.
— Мы просто устали, — ответил ему Широков. — Слишком много впечатлений сразу.
Задняя стенка машинного отделения была не металлической. Прозрачная и очень тонкая пластинка размером два на три метра отделяла помещение от океана, представляя собой корму судна. За ней бурно клубилась белая пена. Временами в глубине этого «кипятка» мелькали сверкающие круги.
— Через эту стенку, — пояснил командир судна, — можно осматривать наружные концы двигателей, когда они не работают. Это делается во время каждой стоянки корабля.
— А она не может разбиться?
— Если бы такая опасность существовала хотя бы теоретически, — последовал ответ, — мы никогда не позволили бы вам войти сюда.
— Из чего сделана стенка?
— Из особого сорта стекла.
— Мне кажется очень рискованным применять стекло в таком месте.
— Оно более чем крепко. Практически его невозможно разбить без применения специальных методов.
— Попробуйте! — засмеялся Диегонь. — Даже пуля из вашего оружия бессильна против этого стекла.
Едва он успел это сказать, Синяев вынул пистолет и выстрелил в стенку, находившуюся от них в двух шагах. Среди металлических переборок машинного зала выстрел прозвучал оглушительно.
— Ты с ума сошел! — по-русски крикнул Широков. — А если бы она разбилась?
— Как видишь, все в порядке. На гладком стекле не было видно никакого следа от удара пули.
— Кого-нибудь мог задеть рикошет.
— Об этом я не подумал, — сказал Синяев. — Глупо! Мои нервы не в порядке.
— Георгий очень энергичен, — улыбнулся Диегонь. — Я почти оглох.
— Извините меня.
— Я виноват сам.
Теперь, стоя на палубе и вспоминая этот эпизод, Широков задумчиво провел рукой по стеклу футляра, закрывавшего палубу.
— Технология изготовления стекла, — сказал он, — достигла у них большой высоты.
— И все же они не знали стекла Эбралидзе.
— Тем лучше. Приятно сознавать, что и мы могли чему-то научить их.
Они стояли на носу судна вдвоем. Каллистяне, как и раньше на звездолете, не навязывали своего общества. Они всегда охотно разговаривали с людьми, но инициативу неизменно предоставляли гостям. Широков и Синяев давно привыкли к естественно непринужденной деликатности своих друзей. Поэтому, когда подошел Мьеньонь, очевидно желая вмешаться в разговор, они поняли, что им хотят сказать что-то важное.
— Мы приближаемся к месту, которое вот уже двести пятьдесят лет является священным для всех каллистян, — сказал инженер. — Мы выбрали переезд по морю именно для того, чтобы прежде всего побывать здесь. Если вы не возражаете, мы будем рады показать вам памятник прошлого.
— Как мы можем возражать? — сказал Широков. — Наоборот, мы будем очень довольны.
— Этот памятник, вероятно, находится на острове? — спросил Синяев.
— Нет, на дне океана. Тут не очень глубоко. Каллистяне часто посещают это место. Для наших детей в начале их обучения поездка сюда является обязательной.
— Мы готовы.
— Корабль достигнет нужного пункта через несколько минут.
— Мы спустимся на дно в водолазных костюмах, — спросил Широков, — или на корабле есть подводная лодка?
— Ни то, ни другое, — ответил Мьеньонь. — В этом месте глубина семьсот метров. Мы спустимся на корабле.
Синяев кивнул головой. Казалось, он ждал именно такого ответа. Надводный корабль одновременно был и подводным. Вполне естественно!
Корабль стал замедлять ход.
— Здесь! — сказал Мьеньонь.
Волны, поднятые стремительным ходом судна, улеглись. Со всех сторон расстилалась почти неподвижная гладь. Совершенно безоблачное в начале пути, небо затянулось легкими перистыми облаками. Широков заметил несколько птиц, летевших очень высоко.
— На каком расстоянии отсюда находится земля? — спросил он.
— В ста двадцати километрах. Мы сейчас в проливе, разделяющем два континента.
— Я его знаю, — сказал Синяев. — Видел на ваших картах.
— Разрешите спускаться, — обратился к нему командир корабля.
— Я не могу разрешать, — слегка пожимая плечами, ответил Синяев. — Мы гости. Хозяева здесь вы.
— Покидать палубу не нужно? — спросил Широков.
— Конечно нет. Вода сюда не может проникнуть.
Корабль стал медленно погружаться.
Широков с волнением следил, как уровень океана все выше поднимался по его борту. Он верил в технику каллистян, но не мог заставить себя быть таким же невозмутимо спокойным, как его товарищ. Футляр казался таким хрупким и тонким. На глубине семисот метров должно быть огромное давление.
— На какую глубину может опуститься корабль? — спросил он.
— На два километра. Материал футляра и его форма рассчитаны на давление в двести килограммов на квадратный сантиметр.
Широков ничего не сказал на это. Он всецело был поглощен предстоящим зрелищем. Ему еще никогда не случалось спускаться под воду, а тут он вдобавок увидит подводный мир чужой планеты.
Поверхность океана сомкнулась над ними. Блеск дня сменился синим сумраком. Широков и Синяев сняли защитные очки.
Совсем близко они видели скользящие тени, очевидно морских животных, но рассмотреть их не удавалось.
Корабль опускался все глубже, и темнота постепенно сгущалась. Тонкий футляр словно растворился в воде и стал невидим. Казалось, что между людьми и бездной океана нет никакой преграды.
— Почему не зажигают прожекторов? — спросил Синяев. — Или их нет на корабле?
— Прожекторы на корабле, конечно, есть, — ответил Диегонь, стоявший с ними и остальными каллистянами, кроме командира, на носу судна. — Но существует традиция приближаться к памятнику без света. Ничто не должно нарушать покой этого места.
— Интересно, — сказал Синяев. — Мне кажется, у вас довольно много традиций. Это уже вторая.
— А какая же первая? — спросил Широков.
— А как же. Гудок на корабле. Помнишь, Гесьянь говорил на острове.
— Каллистяне чтут память своих предков, — сказал Диегонь. — Традиции связывают нас с ними.
— Очень любопытно, — сказал Синяев по-французски (Бьяининь стоял рядом.) — Это открывает новую сторону их характера.
Корабль опускался очень медленно.
«Как жаль, что нельзя рассмотреть обитателей вод», — подумал Широков.
Было ясно, что скорость погружения целиком зависела от каллистян. Вероятно, это была еще одна традиция. В медленном приближении к загадочному памятнику было что-то торжественное.