Читать интересную книгу Три страны света - Николай Некрасов

Он вспомнил раздавленную его баркой женщину. "Может быть, – думал он, – теперь, в эту самую минуту, в темной и дымной избе несколько бедных ребятишек напрасно ждут своей матери, и некому ни накормить, ни уложить их. Может быть, отец их беспокоится теперь, ожидая возвращения жены, с которой свыкся, которая необходима ему как половинщица тяжких трудов и забот о пропитании. Долго будут плакать и ждать дети, наконец угомонятся и заснут; заснет и старик, – ее все не будет. А утром покажут им одну страшную, обезображенную массу! А может быть, и то, что у бедных ребятишек никого не было, кроме матери, и станут они бегать теперь, беспомощные сироты, из деревни в деревню, от дома к дому, в ветер, в дождь, в стужу, и будут переминать окоченелыми ногами в грязи и в снегу, выпрашивая кусок хлеба".

Представил он себе также семейство бедное погибших лоцманов, несчастное семейство, которое потеряло с ними в один час и надежды, и славу, и довольство. И где теперь они? что сталось с горемычными членами обедневшего семейства? кто заботится о них? под чьей кровлей приютили они свои головы? Никто о них не заботится и нет у них пристанища!

И вспомнил он о червях, поедавших озимь, и подумал о тех, которые сделались жертвами жадных червей.

То, были плоды трудов долгих, вседневных, – трудов тяжких, орошенных кровавым потом людей, работающих не для наслаждения жизни, а из куска хлеба, для прокормления семейства…

Но червяк не обошел их!

Каютину вдруг стало совестно, что он так упал духом и так убит своим несчастьем, которое… еще не слишком ужасно!

Не слишком ужасно?! А Полинька?

И несчастье его начало снова принимать огромные размеры…

Наши собственные несчастия всегда кажутся нам исключительными, не подлежащими сравнению. Несчастия же, которые мы видим каждый день, вопиющие, будничные, хронические, кажутся нам мелкими и ничтожными, потому что случаются с людьми мелкими и ничтожными. Они проходят мимо наших глаз незамеченными. Мы сейчас станем рассуждать, что надо их разбирать относительно, что в тех людях нет таких потребностей, взглядов, понятий, которые бы заставляли их принимать несчастие с такими же страданиями, как нас.

Нет! в них только больше преданности судьбе, больше страшного навыка.

Одно сделалось ясно Каютину, что все его недавние трагические порывы и планы чрезвычайно глупы и малодушны: он уже не собирался разбить себе голову об стену, погибнуть в одной пучине с своими кулями и надеждами. Однакож и ничего хорошего не видел он впереди и, сидя у нагорелой свечи с потупленной головой, предавался самым мрачным мыслям.

Между тем компания кончила чай. Лоцмана простились и ушли. Антип долго толковал в другой комнате с буфетчиком, наконец воротился к своему столу, сел и налил себе еще чашку. Медленно попивая жидкую, чуть желтоватую влагу, он долго всматривался в лицо временного купца и, наконец, спросил его:

– Что ты так задумался, хозяин?

Каютин вздрогнул.

– Так, ничего, – отвечал он.

– Ну, оно не совсем ничего: барки-то, говорят, что разбило, твои были?

– Да, в них была и моя часть.

– Так оно немудрено и призадуматься: есть о чем. Да что делать! на все воля господня. Бывает и хуже – дело торговое. Оно, конечно, потеря большая, да не все ведь и пропащее: авось, бог даст, и пособерется!

– Что уж там собирать! – сказал с досадой Каютин.

– Как что собирать? – возразил с удивлением Антип. – Вот хорошее сказал: что собирать? Да ты, – спросил он, пристально оглядывая его, – да ты кто таков… купец?

– Да… купец.

– А был не купец прежде?

– А ты почему узнал? – спросил быстро Каютин, который, обращаясь в низшем классе народа, имел свои причины не вдруг обнаруживаться и не любил, когда угадывали истину.

– Ну, не сердись! не сердись! – сказал примирительно Антип, заметив досаду в его голосе. – А узнал я потому, – прибавил он, сопровождая свои слова немного лукавым и вместе ласковым взглядом, – что у тебя, видишь ты… руки больно белы.

– У меня товарищ есть, – сказал Каютин, вспыхнув. – Он присмотрит и распорядится кульем.

Антип усмехнулся.

– Умен ты, барин, – сказал он, – догадался, чему сдивился мужик; признаться, чудно показалось мне: там кулье ловят, а хозяин вот уж почитай больше часу в харчевне сидит; добро бы, загулял: ну и спрашивать нечего! а то просто пригорюнился, тяжелую думу думает. Что, чай, черно у тебя на душе? – спросил с участием Антип, подвигаясь к Каютину и заглядывая ему в лицо. – Поди, небось, словно как после похорон, опустивши молодую жену в сырую постельку?

Предложи теперь Каютину такой вопрос человек одного с ним круга и образования, он взбесился бы и был бы прав. Но он считал своим долгом обращаться как можно деликатнее с простолюдинами, которых душевно начал любить, прожив уже несколько месяцев почти исключительно с ними и с каждым днем больше узнавая их. Притом в голосе Антипа было столько простоты и искренности, что участие его не только не оскорбило, но даже тронуло Каютина. Тоска вдруг сильнее подступила к его сердцу, и он отвечал чуть не со слезами:

– Сам смекаешь, чай, как бывает у человека на душе после такой напасти.

– Как не смекать! – сказал задумчиво Антип. – Не первый десяток живу. Хоронил я сродников, дорогих людей хоронил… да хоронил и богатство свое: своими глазами видел, как ко дну идет, а помочь не мог! Только, знаешь что, барин, послушай моего совету: свистни и рукой махни, не убивайся! Дело торговое: зацепил – поволок, сорвалось – не спрашивай! Закидывай снова. Ты вот не купец, а в торговлю, видно, охотой пошел.

– Охотой! – отвечал Каютин с горькой усмешкой.

– Ну, вот видишь, охотой, – сказал Антип, не заметив иронии, – а пословица говорит: охота пуще неволи, терпи – слюбится! Коли охота есть да здоровье бог даст, наживешь денег; не все барки будет колотить; помаленьку, глядишь, лет через пятнадцать и капитал соберется…

– Через пятнадцать лет? – воскликнул Каютин. – Нет, спасибо! через пятнадцать лет мне твоих денег и даром не надо!

– Что так? – сказал Антип с усмешкой. – Деньги всегда нужны. А давно ты торгуешь?

– Вот уж год скоро.

– Ха, ха, ха! ха, ха, ха!

Антип просто хохотал; но смех его так был добродушен и ласков, что не было возможности рассердиться.

– Извини, барин! – наконец сказал он, удерживаясь. – А смеюсь я не в обиду тебе, а потому, что, вишь ты, уж не впервой слушать мне такие речи: вся ваша братья, сколько ни встречал по торговле, на одну стать: коли уж пошел торговать, так ему чтобы сразу горы золотые были, а нет, так и на попятный двор! А того не подумает, что деньга сама барыня спесивая: не разбирает, какого ты роду, а кого полюбит, к тому и идет; а любит она тех, кто умеет с ней обращаться: вишь ты, уходу большего требует, скоро в руки не дается. Ты походи за ней, похлопочи, в дугу согнись, в щепку высохни, поседей до поры. А то думает сразу взять!

– Так, – уныло сказал Каютин, почувствовав глубокую справедливость его слов.

– Ведь и ты, чай, уж баста теперь. Довольно-де: поторговал! Да, шути тут! так торгуют! В Петербург, что ли, теперь поедешь?

– В Петербург?! – воскликнул Каютин, вскочив и переменившись в лице. – В Петербург?! ни за что! Скорее в Сибирь!

Антип посмеялся.

– Ну, барин, – сказал он, – видно, горе у тебя не одно, А что ты так говоришь про Сибирь? Ведь говорят только: Сибирь, Сибирь! а сторона богатая, привольная.

– А ты разве бывал там?

– Бывал ли я? Да ты лучше спроси, где я не бывал? Недаром меня нырком прозвали. Много сухим путем исходил, много морей переплыл, был и там, куда человек, почитай, не заходит, был и там, куда ворон костей не заносит. Хорошая сторона Сибирь! Вот коли хочешь скоро денег нажить, поезжай туда. Да и то нет! Как посчастливится… А ты же скор крепко: так, пожалуй, и даром съездишь. Приманка, вишь, там велика, – всякий туда: золота, мол, накопаю! Так кому еще удастся. А вот я знаю, так знаю сторонку, где можно денег добыть… и скоро. Да нечего уж и говорить!

Антип махнул рукой. Каютину показалось, что лицо его омрачилось.

– Чудной ты человек, – сказал он, – знаешь, где раки зимуют, а не ловишь.

Антип молчал и думал.

– Сторонушка та, – заговорил он грустно, не поднимая головы, – дальняя, холодная, неприветная. Там зима, почитай, круглый год держится, и дорога туда трудная: что ни шаг,, великаны в ледяных бронях, как полки, стоят, ходу вперед не дают; без ножей, без мечей, да сила в них богатырская; только справимся, глядишь – новые полчища тихо встречу идут, как живые подвигаются; держи ухо востро, а оплошал, так ко дну ступай… Я, барин, три раза тонул, – прибавил Антип, подняв голову и взглянув на Каютина, который внимательно слушал его, – а скажи теперь, – сейчас опять готов! Уж как доберешься до земли – раздолье! нигде не бывать такого промыслу! Гусь туда со всего света летит – руками бери! Рыбы видимо-невидимо – успевай ловить. Моржи и тюлени и по льду и по берегу как чурбаны лежат – знай сонуль поколачивай! А песцы? а медведи белые? не ищи его: сам в гости придет – умей справиться! Нечего и говорить! нигде не найдешь столько рыбы, и зверя, и птицы с дорогим пухом. Да и как не быть там? никто, почитай, не пугает!