Бросившись на шею толстому человеку с седыми усами, Фугас был в полной уверенности, что он обнимает Массена1. Он наивно обратился к нему по имени, но в ответ владелец коляски от души расхохотался.
— Эх, старина, — сказал он, — давно уж мы похоронили Дитя победы. Протри глаза, я Леблан, мы вместе участвовали в русской кампании.
— Этого не может быть! Это ты, малыш Леблан?
— Лейтенант 3-го артиллерийского полка. Мы с тобой вместе хлебнули много горя и вместе ели знаменитое жаркое из конины, которое ты посолил своими слезами.
1Маршал Империи, которого Наполеон назвал «любимым дитя победы».
— Как! Это ты? Ведь это ты сшил для меня пару сапог из шкуры бедняги Зефира и много раз спасал мне жизнь! О, мой отважный верный друг! Дай я еще раз тебя обниму! Но что там говорить, ты изменился!
— Черт побери, меня ведь не держали в банке со спиртом! Я прожил жизнь!
— Так тебе известна моя история?
— Вчера о тебе говорили в доме министра образования. Там был тот самый ученый, который поставил тебя на ноги. Вернувшись домой, я сразу написал тебе письмо, в котором предложил кров и стол, но оно все еще где-то гуляет на подходе к Фонтенбло.
— Спасибо! Ты надежный друг! Ах, старина, бедный мой! Сколько воды утекло со времен Березины! Как ты пережил свалившиеся на нас несчастья?
— Я все испытал на своей шкуре. После Ватерлоо я командовал эскадроном. Бурбоны выперли меня на половинное жалование. Но в 1822 году друзья помогли мне вернуться на службу. Правда, я был на плохом счету и из-за этого пришлось побегать по гарнизонам: Лилль, Гренобль, Страсбург и каждый раз без повышения по службе. Следующее звание я получил только в 1830 году. А потом меня отправили воевать в Африке. В Исли я стал бригадным генералом, потом вернулся во Францию и болтался без дела до 1848 года. В тот год мы в самом Париже устроили кровавую мясорубку87. У меня сердце до сих пор кровоточит, когда я вспоминаю эти дни. Тебе повезло, что ты этого не видел. Я тогда словил три пули в грудь и стал дивизионным генералом. В сущности, мне не на что жаловаться. Моя звезда взошла во время Итальян-
ской кампании, и вот теперь я маршал Франции и даже герцог де Сольферино, за что мне доплачивают сто тысяч франков. Ну да, император добавил титул к моей фамилии. Наверное, просто Леблан звучало слишком кратко.
— Черт побери! — воскликнул Фугас. — Вот это здорово! Клянусь, Леблан, я совсем тебе не завидую. Нечасто один солдат радуется успехам другого солдата, но говорю тебе от чистого сердца: я рад! Ты заслужил такую честь. Должно быть, слепая богиня сквозь повязку на глазах сумела разглядеть твой талант!
— Спасибо! Но поговорим о тебе. Куда ты направлялся, когда пересеклись наши пути?
— На встречу с императором.
— Я тоже. Но где, черт побери, ты собирался встретиться с ним?
— Не знаю. Меня куда-то везли.
— Так он же в Тюильри!
-Нет!
— А вот и да! Тут что-то не так. Давай рассказывай все по порядку.
После того, как Фугас выложил Леблану всю правду, маршал понял, от какой беды он спас своего друга.
— Привратник ошибся, — сказал он. — Император во дворце, а поскольку мы уже приехали, давай, иди за мной. В конце аудиенции я постараюсь тебя представить.
— Господи, Леблан! У меня сердце выскакивает из груди от мысли, что я увижу этого молодого человека. Хорош ли он? Можно ли на него рассчитывать? Он хоть немного похож на того... на другого?..
— Сам увидишь. Жди меня здесь.
Два эти человека подружились зимой 1812 года. В дни отступления французской армии случай свел артиллерийского лейтенанта и полковника 23-го полка. Одному было восемнадцать лет, другому еще не исполнилось двадцати
четырех. Общие беды свели на нет различия в чинах, ведь все люди равны перед лицом голода, холода и усталости. Однажды утром Леблан с десятью солдатами отбил Фугаса у казаков. В другой раз Фугас зарубил полдюжины мародеров, пытавшихся отнять у Леблана шинель. Через неделю Леблан вытащил друга из подожженного крестьянами сарая, а Фугас через пару дней выловил Леблана из Березины. Можно долго перечислять свалившиеся на них беды и случаи взаимопомощи. Их было так много, что для всех здесь не хватит места. Так, в Кенигсберге полковник три недели просидел у постели лейтенанта, у которого от переохлаждения сделалась лихорадка. Нет сомнений, что его дружеская забота спасла лейтенанту жизнь. Взаимная преданность двух офицеров породила столь крепкие узы дружбы, что даже расставание не смогло их ослабить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И вот теперь Фугас в полном одиночестве сидел в большой гостиной, погрузившись в воспоминания о старых добрых временах. Внезапно появился дежурный офицер, который предложил полковнику снять перчатки и пройти в кабинет императора.
Уважение к существующей власти настолько глубоко въелось в меня, что я не могу себе позволить изобразить здесь сцену, действующим лицом которой является августейшая персона. Но поскольку переписка Фугаса уже стала фактом современной истории, я счел возможным привести здесь текст письма, написанного им Клементине по возвращении в гостиницу. Вот этот текст:
«Написано в Париже... Господи, что я говорю?.. Написано на Седьмом небе! 21 августа 1859 г.
Милый, ангел мой!
Я пьян от радости, признательности и восхищения. Я видел его. Я говорил с ним. Он протянул мне руку
и предложил присесть! Это великий государь. Он станет хозяином всей Земли! Он вручил мне медаль Святой Елены и офицерский крест. Меня привел к нему малыш Леблан. Это мой старый друг и благородный человек. Теперь он маршал Франции и герцог новой империи! О моем продвижении по службе речь пока не идет. Мне лишь возвращают мое звание, как офицеру, взятому в плен пруссаками и пролежавшему долгие годы в тройном гробу. Так гласит закон. Однако не позднее, чем через три месяца я стану бригадным генералом, это уже решено. Он лично соизволил пообещать мне это. Но какой же он человек! Это Бог, спустившийся на землю! Он такой же гордый военачальник и отец солдатам, как и наш гений Ваграма и Москвы. Он пытался дать мне денег из собственного бумажника, чтобы я справил обмундирование. Но я ответил: “Нет, сир! Я должен получить старый долг в Данциге. Если мне заплатят, я стану богатым, а если откажутся платить, то мне хватит жалованья". Ну а потом... Нет, не зря говорят о доброте государевой! Он тонко улыбнулся и, теребя свои усы, сказал: “Вы ведь оставались в Пруссии с 1813 по 1859 год? — Да, сир. — Ваш плен проходил в исключительных условиях? — Да, сир. — Договоры от 1814 и 1815 годов предусматривали возвращение военнопленных? — Да, сир. — Вы полагаете, что их нарушили? — Да, сир. — Значит, Пруссия должна возместить вам ущерб. Я направлю им требование по дипломатическим каналам. — Да, сир. Вы безмерно добры! ” Такая мысль никогда не приходила мне в голову! Содрать деньги с Пруссии! С той самой Пруссии, которая грабила нас в 1814 и 1815 годах. Да здравствует император, любимая моя Клементина! Пусть вечно здравствует славный и великодушный государь! Да здравствуют императрица и принц империи! Я видел их! Император представил меня своей семье. Принц похож на чудесного маленького солдата. Он соизволил бить барабанными палочками по моей новой шляпе. Я плакал от умиления. Ее Величество императрица сказала мне с ангельской улыбкой, что слышала о моих несчастьях. “О, мадам, — ответил я, — то, что сейчас происходит, стократно компенсирует мои страдания. — Будущей зимой мы ждем вас на балу в Тюильри. — Увы, мадам, если я и танцевал в этой жизни, то только под грохот пушек, но я готов на все, лишь бы вы были довольны! Я обучусь искусству Вестриса1. — А я уже научился танцевать кадриль”, — добавил Леблан.
Император изволил сказать мне, что он счастлив вновь обрести такого офицера, как я, который в прошлом участвовал в самых громких кампаниях нашего века, а сейчас хранит традиции Великой армии. От этих слов я осмелел и не побоялся напомнить ему один из главных принципов прежних времен: подписывать мир в столицах поверженных государств. “Не увлекайтесь, — сказал он. — В соответствии с этим принципом армии союзников два раза вторгались во Францию, чтобы подписать мир в Париже! — Они здесь больше не появятся! — воскликнул я. — А если и появятся, то только через мой труп! ” А еще я настаивал на нежелательности слишком сильного сближения с Англией и выразил пожелание в ближайшем будущем начать покорение мира. Сначала надо восстановить наши собственные границы и только потом естественные границы в Европе, поскольку Европа — это окраина Франции и ее не следует аннексировать слишком поспешно. Император покачал головой, словно не соглашался со мной. Неужели