Читать интересную книгу Наука умирать - Владимир Рынкевич

   — Только он мог решиться на подвиг у переезда: один против бронепоезда.

   — И сейчас нам, провинившимся, никакого выговора.

   — Наш настоящий генерал! Ура Маркову!

НЕ ДЛЯ НЕГО ВЕСНА

Дух весенних перемен витал над собравшимися на военный совет в Дятьковской. Новый командующий собрал человек тридцать, сидели несколько часов. Расцветающие черешни и яблони дразнящее заглядывали в открытые окна, как резвящиеся девушки, сочувственно смеющиеся над серьёзными мужчинами, занятыми ненужными делами.

Во главе стола — Алексеев, Деникин, Романовский; на втором плане командиры бригад: Марков, Богаевский, Эрдели. Конечно, главное, что должен был решить Совет, — это куда идти? Никто бы, наверное, не поверил, что генерала Маркова такой вопрос почти не интересовал. Он знал, что армия пойдёт, куда надо: на Дон или на Кубань. Поскольку Кубань рядом, а о том, что делается на Дону, никто не знает. Не ради этого собралось столько людей. Военный совет — первый шаг Деникина к созданию другой, новой армии. Чтобы все постепенно начинали понимать: именно он командующий, и он всё изменит, как сочтёт целесообразным.

Что-то должен Деникин сказать о генерале Маркове. Прямо или намекнуть. Здороваясь, посмотрел на него усталым озабоченным хозяином — столько, мол, дел, что не до дружеских улыбок. Марков мог держать пари, что на совете таких поздравлений и благодарностей, как накануне в Медведовской, от Антона Ивановича не услышишь. Его взгляд напоминал что-то недавнее, неприятное. Не так ли стал смотреть на него Корнилов после Ледяного похода? В первый день тоже были комплименты, поздравления, а потом: «Вы закатили мне дневной бой...»

Деникин, конечно, начал совет с вопроса куда идти. Корнилов собирал помощников, уже зная, какое решение должно быть принято, и даже, если все или почти все не согласны, как на последнем совете, то он заставит выполнить свой приказ. Для Корнилова война была жизнью, единственным оправданием перед Россией, которую он бессмысленно взбудоражил прошлым летом и позорно провалился. Его выбор был традиционен: победа или смерть. Вышла смерть. Для Антона Ивановича война — это необходимая тяжкая работа, которую надо выполнить с наименьшей затратой сил, как любую другую работу. Крестьянскую работу... Потомственный дворянин Марков видит жизнь по-другому: не потом надо брать в любом деле, а умением и талантом.

Деникин давал слово участникам совета и, по-видимому, не собирался навязывать своё решение: внимательно выслушивал, задавал вопросы по делу. Многие предлагали идти на Дон: ближе к России, ближе к Москве. Убедительно высказывался Кубанский атаман Филимонов, высокий, с благородной осанкой, усатый, бородатый и уже с сединой. Он сказал:

— У нас, кубанцев, есть сведения, что казаки станиц Лабинского отдела, в частности станицы Прочноокопской, упорно борются с большевиками и ждут нас с нетерпением. К тому же эта станица отличается очень выгодным географическим положением, давшим ей со времён Кавказской войны славу и известность оплота всей старой казачьей Линии. Поэтому я рекомендую военному совету избрать направление на Прочноокопскую станицу. Она расположена на очень высоком правом берегу Кубани, командующем над Армавиром — центральным местом интендантских и артиллерийских складов большевиков. Засев в этом неприступном гнезде, мы можем угрожать всем большевистским коммуникациям, а в случае удачи очистим от большевиков и весь район Лабинского отдела. Создадим там опорную базу для дальнейших операций.

Когда Деникин предоставил слово генералу Маркову, тот коротко высказался в поддержку предложения Филимонова. Романовский и Богаевский тоже поддержали кубанского атамана. Так и решили — идти на Кубань.

Время шло к полудню, слепяще светились на солнце белые и розовые хлопья в сверкающей листве, а здесь только лишь начали обсуждение того, что действительно требовало обсуждения. Сначала самый тяжкий вопрос.

— Мы должны ввести в заблуждение большевиков относительно направления нашего похода, — сказал Деникин. — Нам помогут в этом внезапность и быстрота. Я предлагаю увеличить суточные переходы, посадив всю Пехоту на подводы. Некоторые красногвардейские отряды действуют именно так. Если мы примем такое решение, то что делать с лазаретом? Положение тяжелораненых — безвыходное. Они целыми днями трясутся в повозках на ухабах. В течение последних трёх суток от вечера 13-го до вечера 16-го обоз прошёл свыше 90 вёрст, причём отдых в Гначбау не превышал 6—8 часов, а некоторые повозки на это время и не разгружались. В лазарете иссякли лечебные и перевязочные средства. Смертность достигла ужасных размеров. Нам придётся выбирать одно из двух: или идти с тем же обозом, подвергая армию риску погибнуть, или идти форсированно, как я предлагаю, и обречь тяжелораненых на верную смерть. Или третье... Самое страшное: оставить тяжёлых здесь, приняв меры, гарантирующие им безопасность. Как сделали в Елизаветинской — с большевиками-заложниками.

Сказав всё это, Деникин взглянул на Маркова с вопросом и с некоторым беспокойством. Наверное, подумал, что командир 1-й бригады выступит против оставления раненых, чтобы ещё более повысить свою популярность. Если думал так, то никогда ему не понять, кто он — потомственный дворянин генерал Марков.

По традиции начали высказываться младшие, и почти все говорили о тяжёлом впечатлении, которое вызовет у добровольцев оставление раненых. Деникину пришлось ссылаться на донесения из Елизаветинской, где красные будто бы не трогали оставленных раненых. Когда дошла очередь до Маркова, он в своём коротком выступлении поддержал предложение Деникина, а после совета, вернувшись в свой штаб, приказал командирам полков Боровскому и Туненбергу собрать имеющиеся и найти, где угодно, ещё повозки и лошадей и забрать из лазарета всех своих тяжелораненых.

За оставление раненых высказались на совете и Романовский, и Алексеев, и другие генералы. Было принято ещё одно неприятное решение, направленное против раненых: не снабжать их продовольствием из общего армейского котла, очень скудного и не всегда действующего, а возложить эту задачу на лазарет. Пусть его персонал в занятом пункте распределяет раненых но хатам и там добывает еду.

И, наконец, прозвучал из уст командующего долгожданный намёк:

   — Господа, есть ещё один вопрос, требующий обсуждения, — сказал Деникин. — Как поступать с пленными? Когда мы начинали поход, наш первый командующий Лавр Георгиевич отдал распоряжение пленных не брать, возложив на себя ответственность за это перед Богом и людьми. В то время это было необходимое решение. Теперь времена меняются: многие казаки, не устоявшие перед большевистской пропагандой и воевавшие на стороне красных, одумались и готовы перейти на нашу сторону, однако боятся, что их расстреляют. И не только казаки, но и другие красногвардейцы. По-видимому, следует к пленным относиться по-разному. Некоторые наши командиры уже почувствовали необходимость изменения отношений к пленным. Есть случаи, когда просто отпускают на свободу, к своим. Я думаю, что это неправильно...

Деникин сделал паузу, пережидая оживлённо-возмущённый шумок, возникший среди присутствующих. На генерала Маркова не смотрел. А Марков с интересом наблюдал за большим мохнатым шмелём, влетевшим в окно и ищущим выхода.

   — Не надо отпускать пленных, — продолжал Деникин. — Они же вновь станут воевать против нас. Искренне раскаявшихся, готовых бороться против большевистского насилия над Россией, можно принимать в наши ряды. Сначала в обоз, а потом и в строй...

Шмель наконец вылетел в окно и с победным жужжанием устремился вверх, в нежную голубизну. Марков облегчённо вздохнул.

Руденко лежал в палате тяжёлых — не рубцевались швы после операции на боку, где застряла пуля; плохо заживали ожоги на плечах и спине. Неделю ему пришлось спать на животе. Как раз в тот день, когда ему разрешили лечь на спину, госпиталь посетило начальство: главнокомандующий Автономов и его начальник штаба Гумённый. Преодолевая боль, матрос сел в кровати, весь в бинтах от поясницы до шеи.

   — Здравствуй, дорогой товарищ Руденко, — приветствовал его Автономов. — Пришли вот пожелать тебе скорого выздоровления. Может, что нужно из лекарств или из еды?

Сопровождающий высоких посетителей начальник госпиталя немедленно начал объяснять, что персонал старается, но не хватает хороших продуктов, что он сам и весь персонал делают всё возможное...

   — Погоди, товарищ начальник, — перебил его командующий. — Мы знаем, что вы, конечно, стараетесь, но дай мне с моим боевым товарищем поговорить. Он у нас один остался в живых из всей команды бронепоезда.

   — Морской закон нарушен, — со злой горечью сказал Руденко. — Весь экипаж погиб, а капитан жив.