В общем, охотники основательные сезон начинали загодя, а братья Полосухины были как раз из таких.
…Шли они пешком, по изрядно заросшей, но вполне еще различимой лесной тропе. Дважды делали недолгие привалы.
Вроде всего полтора десятка километров от большака, да годы уже не те — Матвею летом стукнуло шестьдесят два, а Федор был на шесть лет старше.
Когда братья, после пятилетнего перерыва, вновь решили заключить договора с охотхозяйством, их отговаривали именно по причине возраста и здоровья: смотрите, мол, прихватит зимой по-серьезному — в поликлинику не пойдешь, скорую не вызовешь… Матвей отвечал, что лучше он так вот загнется — в тайге, на свежем воздухе — чем будет жить на больничной койке, с уткой и капельницей. Федор отмалчивался, хотя идея принадлежала ему. По весне схоронил он жену, с которой прожил сорок лет душа в душу, и все не находил себе места и дела. И подговорил брата на эту авантюру.
Но участок взяли поближе к большаку — действительно, мало ли что. Участок был, честно говоря, небогатый — близко к людным местам, зверь подраспуган. И штатные охотники хозяйства жили на тамошнем зимовья даже не каждый сезон… Прошли времена, когда соболя можно было тут взять за зиму шкурок десять, двенадцать на человека, а на белках да колонках не больно-то разбогатеешь… Ну да ладно, все прибавка к пенсии.
Матвей поглядывал на брата — вроде тот опять стал уставать, шагает медленнее — потом остановился, сказал решительно:
— Давай-ка перекурим. Тело, оно полегоньку должно вспоминать, как по тайге-то ходят…
Федор не возражал.
Как и на двух предыдущих остановках, Матвей вытащил толстую газету — двухнедельной давности, помятую, надорванную… В тайгу книжек с собой не берут как-то, а вот газетная бумага всегда пригодится. Заодно и развлечение какое-никакое…
— Смотри-ка, в Питере опять барыгу завалили. Причем из «Тигра», надо же… — сообщил Матвей, перевернув очередную страницу.
Федор, мрачный и задумчивый, обычно не реагировал на то, что вычитывал в газете и сообщал ему брат. Но тут откликнулся:
— Из него одних барыг и отстреливать, ни на что другое не годен… Да и барыгу, думаю, из дробовика жаканом брать и то сподручнее…
Федор недолюбливал охотничий карабин «Тигр» — действительно, для ходовой таежной охоты тяжелый и громоздкий.
— Не, жаканом не взяли бы, — заспорил Матвей на полном серьезе, обрадовавшись, что хоть так вывел брата из прострации. — Вишь ты, его прямо в «мерсюке» пристрелили, через крышу. Срикошетил бы жакан, или расплющился. А барыга-то, слышь, не из гадов был, полезное дело делал, лекарства производил…
Но Федор уже замолчал, утеряв интерес к оудьбе питерского барыги.
(Братья Полосухины не узнали — заметка была достаточно короткая — что «мерседес» бизнесмена и предпринимателя г-на Савельева, в свое время выжившего в двух покушениях, был бронированным. Но создатели подобных машин ставят главную защиту с боков — от пуль и осколков, и снизу — от мин и фугасов. Сверху сплошной брони нет, под бомбежки машины бизнесменов попадают редко. Под крышей савельевской машины шли две мощные стальные балки, на случай опрокидывания. Неведомый стрелок, похоже, знал все эти конструктивные особенности — и стрелял сверху, под очень острым углом, с крыши соседнего дома. Четыре пули легли кучно, прошли мимо балки — и все угодили в г-на Савельева. Умер он мгновенно. Результаты контрольного отстрела из брошенного на месте «Тигра» имелись в Федеральной пулегильзотеке, но следствию помогли мало. Карабин оказался приобретен легально, шесть лет назад в Петрозаводске. Куплен за пять миллионов шестьсот пятьдесят тысяч тогдашних неденоминированных рублей охотником, имевшим все необходимые разрешительные бумаги. Но убийцей этот охотник быть не мог, ибо недавно скоропостижно скончался. Родственники — жившие отдельно — карабин, подлежащий обязательной продаже, в квартире покойного якобы не обнаружили… Версий у следствия и дотошных журналистов хватало, как хватало и врагов у Савельева… Но предположение о том, что смерть бизнесмена связана с отморозком по прозвищу Штырь, решившим позабавиться с псевдо-монашками из «Обители Ольги-спасительницы», в голову никому не пришло.)
…Показалось зимовье — избушка в два оконца, одно на восток, другое на запад (вроде бы и мелочь, но керосин по утрам и вечерам такое расположение окон экономит здорово).
— Ну вот, Федя, и дошли, теперь… — Матвей осекся.
Дверь в избушку была распахнута. Настежь. Ни один таежник так не сделает, уходя, припрет снаружи колом — знает, сколько вокруг четвероногих и пернатых любителей поживиться припасами — непременно, по стародавнему обычаю, оставляемыми на зимовье.
На зимовье побывали чужаки. Ушли? Или…
Федор сдернул с плеча дробовик тридцать второго калибра — держал наготове, вдруг да налетит по дороге стайка рябчиков — вот и свежатинка на ужин. Ружье Матвея было разобрано и запаковано — и он вынул охотничий нож-алтаец, с узким, длинным, на расплющенное шило похожим лезвием. Шкурки таким снимать самое милое дело. Но и на что другое вполне сгодится.
Подходили медленно, осторожно.
В десятке шагов от зимовья собаки — Байкал и Альма — вздыбили шерсть, зарычали.
Чужаки не ушли.
Матвей удивился. Обычно охотник-профессионал держит четыре-пять собак, а то и больше — при активной, каждодневной охоте псы быстро срабатываются. Забросив промысел, братья оставили себе по одной — но уж выбрали лучших из лучших. И держали в хорошей форме.
А лайка пес толковый, по ее виду и тону рычания опытный человек всегда догадается, что за зверь впереди, не видимый охотнику.
Теперь же было не понять, кто в избушке. На лесного хозяина — медведя — злобная и вязкая лайка рычит по-другому: негромко, низко, зубы оскалены, тело натянуто, напружинено, каждая мышца готова к рывку; а на чужого человека — более высоко и громко, с подлаиванием…
А сейчас… Матвей не понимал ничего. Псы жались к земле, и не хотели подходить к зимовью, и в рыке звучали какиег то жалобные, щенячьи нотки…
— Есть кто? — громко окликнул Федор, держа под прицелом дверь.
Молчание.
Матвей сбоку, обходя сектор обстрела, придвинулся к невысокому крылечку-приступочке.
— Нету тут никого, Федя! — И он еще раз удивление оглянулся на собак.
Крылечко было усыпано облетевшими, желтыми лиственничными иголками — и эту «контрольно-следовую полосу» никто не нарушал по крайней мере несколько дней… Изнутри тянуло тяжелым смрадом.
— Да-а-а-а… — сказал Матвей. Других слов у него не нашлось. Федор не сказал ничего. Молча поскреб затылок, опустив к полу не потребовавшийся дробовик.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});