Обыкновенный человек, увидав такую картину, замешкался бы, потерял драгоценные мгновения, по меньшей мере, на удивление. Но не Макинтош.
– Ближе не подходи, – предупредил капитан, поднимая револьвер. Томми не остановился. Его грубое лицо не приучено было выражать эмоции, поскольку эмоций у томми не было и быть не могло – не придумали еще таких шестеренок. Но почему-то сейчас каждая черточка, условный разрез несуществующего рта, темные провалы глаз – все казалось капитану зловещим.
Томми был в десяти футах, когда капитан выстрелил ему в правый глаз. Не задумываясь, точно и уверенно. Будто заранее отметил это место как слабое и уязвимое. Томми остановился. Внутри у него застрекотало. Из груди полезла телеграфная лента. Из глаз то ли потекло, то ли выбралось тонкое черное щупальце.
Макинтош подошел ближе, не опуская револьвер. Томми не двигался. Узнав черный лед, капитан поморщился. Осторожно оторвал телеграфную ленту: «Больно. Страшно. Темнота идет. Смерть. Смерть. Смерть».
– Удо Макинтош! – услышал он крик Аяваки. Обернулся и едва успел отскочить в сторону. Лампа выпала из его руки на пол, не переставая, впрочем, освещать поле боя. Яростный удар, предназначавшийся капитану, пришелся прямо в грудь мертвому томми. Грудная клетка томми была крепче человеческой, но и в ней осталась внушительная вмятина. Механический матрос пошатнулся и рухнул навзничь. Капитан выстрелил в нового противника. Это тоже был томми, на этот раз – томми-стюард. Пуля попала ему в висок и рикошетом ушла куда-то вправо. Еще выстрел. Снова мимо. Осечка. Осечка.
Томми приближался, и капитан приготовился к безнадежному кулачному бою с металлической махиной, когда, преодолев свой многолетний страх перед демоном лазарета, на помощь пришел Цезарь.
Он ураганом пронесся через комнату, взлетел в воздух в немыслимом прыжке и стальными челюстями перекусил одну из медных трубок-артерий, по которым циркулировала кровь томми – сжатый пар. С шипением и визгом пар вырвался на свободу, а томми тотчас замер: вместе с давлением из него ушла жизнь.
– Цезарь, дружище, – прошептал ошеломленный Макинтош.
Цезарь имел весьма довольный вид, и дело было не только в поверженном томми. Посреди лазарета, изувеченный, жалкий, лежал его старый враг, механический медицинский паук. Инъекционарий. Капитан усмехнулся, вообразив, как поступил бы теперь Цезарь, будь у него физиологическая возможность.
За ширмой раздался шорох. Это был не томми: слишком осторожный, тихий, интеллигентный звук. Макинтош поднял лампу и шагнул к закутку.
– Кто там?
– Слава богу, капитан, это вы!
В углу, скрючившись, прикрывая голову руками, сидел Айзек Айзек.
– Вы в порядке, Айзек? – капитан протянул ему руку.
– Порядком я бы это не назвал. Но – жив.
С помощью Макинтоша Айзек поднялся, достал свой невероятный желтый платок и принялся нервически протирать стекла очков.
– Спасибо, капитан. Вы спасли мою жизнь и честь, – он покачал головой. – Не думал, что меня когда-нибудь будет волновать такое… Но до чего незавидна и нелепа смерть по воле бездушной машины.
– Что вы здесь делаете, Айзек? Что произошло с этими томми? Дьявол, что вообще творится на моем пароходе?
– Даже вы не знаете, с меня какой тогда спрос! Я проснулся во время погружения. Вы помните мое отношение к изнанке. Я не могу спать, я не могу жить, пока мы под эфиром. Скажу прямо, я был обескуражен. Капитан, вы знаете, что мы погрузились на два часа раньше срока? Конечно, у меня разболелась голова, и я отправился за глоноином. Да и инъекционарий следовало настроить, раз уж такое дело. Ах ты ж, эфира ты мать, инъекционарий!
Айзек выглянул из-за ширмы – убедиться, что разорение инъекционария ему не приснилось. Лицо его сделалось похоже на мордочку расстроенной обезьяны.
– Вы знаете, зачем они это сделали? – спросил Макинтош.
– Представления не имею. Когда я пришел, механические твари добивали ледовую камеру. Я пытался их остановить!
– Вы отважный человек, доктор.
– А они крушили и крушили. Яростно, будто по зову сердца. Хотя откуда у железок сердце? – Айзек стал нервно хлопать себя по карманам, выудил кулек с леденцами и, не предложив Макинтошу, отправил в рот сразу двух мишек. – Капитан, я требую, чтобы Мозес понес наказание за этот произвол!
Слушая Айзека, Макинтош без спешки перезарядил револьвер.
Томми – послушные, безотказные, неуклюжие – сошли с ума и устроили настоящую резню. Это было так же нелепо, как, скажем, шкаф с маниакальными наклонностями. Что приключилось в их больших металлических головах? Неужели действительно скрутились рогульками пароотводы? Макинтош с облегчением поверил бы, что виной всему производственный брак, сбой в шестеренках у двоих томми (у троих, если вспомнить о сбежавшем носильщике – а как о нем не вспомнить?). Если бы не этот разгром в лазарете – точный, обдуманный, целенаправленный. Если бы не черный лед. Если бы пароход не шел полным ходом по глубокому течению в неизвестном направлении. Если бы не похищенная умкэнэ.
– Мне понадобится ваша помощь, доктор. Неизвестно, сколько всего томми повредились рассудком. Необходимо предупредить о них Кошки и остальных, – Макинтош протянул Айзеку револьвер. – Возьмите.
– Это совершенно ни к чему…
– К сожалению, доктор, вы знаете не все подробности сегодняшней ночи.
– Это уж точно! – Айзек сверкнул глазами в сторону застывшей в коридоре Аяваки. – Что касается томми, то с железными болванами я как-нибудь справлюсь.
– Фарнсворт, Броуди и Берк не справились. Все трое мертвы. Берите револьвер, доктор.
Айзек недоверчиво посмотрел на окровавленные манипуляторы томми. Его передернуло.
– Но как же… Фарнсворт? Наш Дэнни?
Макинтош терпеливо кивнул. Ему каждый раз приходилось напоминать себе, что обычные люди склонны поддаваться эмоциям в самый неурочный час. Айзек с новым интересом взглянул на револьвер.
– Я совершенно не умею с ним обращаться…
– Не глупите. Все элементарно. Цельтесь в глаз.
Айзек взял револьвер, прицелился в мертвого томми. Рука его дрожала.
– Вы сможете, Айзек. Мы с Кошки расстались у ходовой рубки. Найдите его и остальных. Расскажите про томми. Пассажирам велите запереться в каютах и никуда не выходить. Впрочем, пассажиры, надеюсь, спят.
– А вы, капитан, спокойны, как сырная запеканка, – неясно было, с одобрением сказал это Айзек или, напротив, с осуждением. Глаза его, увеличенные линзами очков, смотрели строго и внимательно. Он покосился на Аяваку, которая так и стояла в коридоре, не решаясь войти в лазарет, нахмурился, взял капитана под руку и деликатно отвел в угол.
– Капитан, простите мне мое любопытство, но… это ведь луораветланка чистой воды.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});