Перед Берзинь в ресторане «Ампир» предстало страшное зрелище. Среди битой посуды ничком, плотно сжав губы, лежал Сергей Есенин. Анна Абрамовна сообразила, что он все понимает, но прикидывается, будто потерял сознание. Она нагнулась и сказала:
— Сережа, поедем домой.
Он не вставал, а ей противно было до него дотронуться, он весь был в блевотине.
— Сережа, — позвала она его еще раз, — если ты не пойдешь, я уйду и тебя заберут в милицию.
Он шевельнулся, потом приподнялся и открыл глаза. Берзинь помогла ему встать и увела из ресторана.
Анна Берзинь писала в своих воспоминаниях, что ей было совсем не стыдно возиться с пьяным Сережей, она очень хорошо понимала, что он очень болен, и знала, что ему надо лечь в больницу и лежать там долго, очень долго, чтобы прийти в себя.
Перспектива женитьбы на Софье Андреевне Толстой одновременно привлекала Есенина и пугала. Вольфу Эрлиху он говорил:
— Почему такой человек, как я, должен жениться? С чем я остался в этой жизни? Слава? Мой бог, я не ребенок, ты ведь знаешь! Поэзия? Возможно… Но нет! Она тоже покинула меня… Счастье — это дерьмо! Его нет. А что касается моей личной жизни!.. Я пожертвовал ею ради того, что больше не существует… Где моя жизнь? Где мои дети?
Тем не менее 16 июня Есенин написал сестре Кате: «Я женюсь на Толстой и уезжаю с ней в Крым».
На новое местожительство, в квартиру Софьи Андреевны в Померанцевом переулке на Остоженке он переезжал нерешительно, словно сомневался, правильно ли он поступает. Квартира была удобная, очень упорядоченная, где было все необходимое для серьезного и тихого писательского труда. Квартира была заставлена старинной громоздкой мебелью, взгляд везде натыкался на портреты родителей, обстановка выглядела мрачной и скорее музейной. Комнаты, занимаемые Софьей Андреевной, выходили на север, в них никогда не бывало солнца. Вечером мрачность как будто исчезала, портреты уходили в тень от абажура, но днем в этой квартире не хотелось приземляться надолго. Есенин ничего не говорил, но работать стал больше ночами. Новое его пристанище, видимо, начинало тяготить Есенина.
В глаза бросалось вопиющее несоответствие неуемного и порой буйного Есенина с этой упорядоченной интеллигентной квартирой. Он казался там чем-то чужеродным и неуместным.
Кое-кто из друзей, правда, возлагал большие надежды на такую смену обстановки, в которой оказался Есенин.
Сотрудник Госиздата и друг Есенина Иван Евдокимов вспоминал:
«Наблюдая в этот месяц Есенина, — а приходил он неизменно трезвый, живой, в белом костюме (был он в нем обаятелен), приходил с невестой и три раза знакомил с ней, — я сохранил воспоминания о начале, казалось, глубокого и серьезного перелома в душе поэта. Мне думалось, что женится он по-настоящему, перебесился — дальше может начаться крепкая и яркая жизнь».
Но надеждам не суждено было осуществиться. Тревожные симптомы были налицо.
Юрий Либединский, бывавший в гостях у Есенина в Померанцевом переулке, рассказывал, как он однажды спросил у Есенина, как ему живется. Тот ответил:
— Скучно. Борода надоела.
— Какая борода?
— То есть как это какая? Раз — борода, — он показал на большой портрет Льва Николаевича, — два — борода, — он показал на групповое фото, где было снято все семейство Толстых вместе с Львом Николаевичем. — Три — борода, — он показал на копию с известного портрета Репина. — Вот там, с велосипедом, — это четыре бороды, верхом — пять… А здесь сколько? — Он подвел Либединского к стене, где под стеклом было несколько фотографий Льва Толстого. — Здесь не меньше десяти! Надоело мне это, и все! — закончил он с какой-то яростью.
Есенин сам понимал, что новая семейная жизнь не складывается. Уже в июне или в июле он писал Вержбицкому:
«Все, на что я надеялся, о чем мечтал, идет прахом. Видно, в Москве мне не остепениться, семейная жизнь не клеится, хочу бежать. Куда? На Кавказ!
…С новой семьей вряд ли что получится, слишком все здесь заполнено «великим старцем», его так много везде, и на столах, и в столах, и на стенах, кажется, даже на потолке, что для живых людей места не остается. И это душит меня».
Развязка не заставила себя долго ждать — Есенин сорвался и запил.
Как–то утром Анне Абрамовне Берзинь позвонила Софья Андреевна и попросила срочно приехать.
— Есенин громит квартиру, — сказала она.
Берзинь помчалась на вырочку и пришла в ужас: перед ней предстало Мамаево побоище. В столовой было перебито все, что можно было перебить, вплоть до люстры. А на груде черепков и осколков лежал пьяный и грязный Есенин.
И опять Анне Берзинь пришлось долго его уговаривать, чтобы он встал, прошел в ванную, переменил белье и костюм. В конце концов он ее послушался, Берзинь поразила его бледность. Он и раньше никогда не отличался румянцем, но теперь он был мертвенно–бледен.
Пока он приводил себя в порядок, нянька Толстых убирала столовую. Собственно, вся уборка заключалась в том, что вымели черепки и осколки и переменили скатерть. В висевших на стенах портретах и фотографиях Льва Николаевича все стекла были разбиты вдребезги. Оказывается, Есенин норовил чем-нибудь тяжелым угодить в портрет и кричал при этом:
— Надоела мне борода, уберите бороду!
Софья Андреевна захотела зайти к Есенину и, хотя Берзинь отговаривала ее, настояла на своем. Вдруг из столовой раздался крик, все побежали туда и застали такую картину: Есенин лежал на кушетке, а Софья Андреевна стояла, закрыв лицо руками, оно было в крови. Есенин перебил ей переносицу.
Пришлось для нее вызывать врача. Она, кажется, уже понимала, что Есенин очень тяжело болен.
О характере отношений между Сергеем и Софьей Андреевной достаточно красноречиво говорит подборка записок и телеграмм, которыми они обменивались:
«Сергей, мой дорогой, приезжай скорее. Я очень хочу видеть тебя, очень. Ужасно грустно. Твоя Соня».
Есенин пишет ей:
«Не знаю, что сказать тебе. Ты меня больше не увидишь. Без всяких причин. Я люблю тебя, люблю».
Софья Андреевна шлет записку:
«Будь здоров, мой дорогой. Все мои мысли всегда с тобой. Люблю. С.»
«Чувствую себя хорошо, — отвечает Есенин. — Скоро увижу тебя. Люблю. Сергей».
Записка от С. А. Толстой:
«Сергей, мой дорогой, я не хотела будить тебя. Зайди ко мне на работу или позвони. Ради Бога, помни, что ты мне обещал, иначе я буду волноваться. Целую тебя. Соня».
«Соня, прости меня за то, что оскорбил тебя. Ты сама виновата… Позвоню. Сергей».
В июне Есенин неожиданно сорвался и уехал в Константиново. Не обошлось без надрыва. Вольфу Эрлиху он кричал:
— Слушай, кацо! Я хочу домой! Понимаешь? Домой хочу! Отправь меня, пожалуйста, в Константиново! Ради бога, отправь!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});