Быстрым толчком он глубоко вошел в тело любимой и застонал, прижимаясь лицом к ее шее. Джейн хотела прильнуть к Мэтью, слиться с ним в объятии. Но она боялась, что он остановится, и лишь крепче сжимала занавеску, чувствуя его член внутри себя.
Джейн было так жаль, что не все тело Мэтью вовлечено в эту чувственную игру, но она понимала: возлюбленный просто не готов к этому.
— Разве ты не хочешь понаблюдать за этим? — спросил он, прикасаясь губами к щеке Джейн.
Она не понимала этого желания, но послушно взглянула вниз, туда, где слились воедино их тела. Твердый стержень Мэтью блестел от влаги, сочившейся из ее тела, и двигался внутри ее. Рука Уоллингфорда перестала терзать ягодицы Джейн и провела по складкам ее влагалища. Он почувствовал, насколько глубоко вошел в тело желанной женщины.
— Ты наполнена мною! — шептал Мэтью, и его слова с нежной горячностью долетали до ее щеки. — Ты принимаешь меня, я внутри твоего тела…
Кивая, Джейн не могла оторвать глаз от их сцепившихся тел. Мэтью двигался внутри ее со всем неистовством своей страсти, а тело и душа Джейн сотрясались в этом первобытном, диком акте обладания.
— Я никогда не наблюдал за этим, Джейн, — шептал Мэтью. — Я просто не мог этого выносить! Тогда это было постыдно, греховно. Но это… это выглядит прекрасно! Правда.
Взяв любимую за руку, он заставил ту коснуться своего лона, чтобы тоньше ощутить соединение тел, почувствовать его движения внутри. Это так возбуждало, что Джейн задохнулась в экстазе, от удовольствия ее соски превратились в две твердые бусинки. Закрыв глаза, она отдалась наслаждению, не желая пропускать ни единого момента этого путешествия в доселе неведомую, чувственную страну.
— Открой глаза, Джейн! Я хочу, чтобы ты знала, что это именно я здесь, с тобой — в тебе.
— Я знаю, что это ты, — выдохнула она, чувствуя неумолимое приближение кульминации.
— Я должен знать, — тихо произнес Мэтью, и в его голосе послышалась мольба. — Мне просто необходимо знать, что это — ты. Я должен видеть твои глаза.
Взгляды влюбленных встретились, и Мэтью утонул в глубине огромных зеленых глаз, продолжая двигаться в неистовом страстном ритме. Он ласкал тело Джейн, поглаживая ее ягодицы. В эти мгновения Мэтью был нежен — до тех пор, пока не раздразнил клитор любимой, и та не стала умолять его ускорить темп. Когда Джейн крепко сжала бедра, напрягшись всем телом, Мэтью обхватил лицо любимой ладонями и вышел из ее тела, выпуская струю семени ей на живот. В следующее мгновение он всем телом обрушился на Джейн, прильнув губами к ее шее. Она крепко обняла Мэтью, ощущая сотрясавшие все его тело толчки.
Несколькими часами позже Мэтью сидел на стуле около камина. Он уже успел надеть на Джейн ее сорочку и одну из нижних юбок, положив возлюбленную на диван — ослабевшую, измученную ласками. Сейчас Мэтью наблюдал, как она крепко спит, и ощущал странную боль в груди — смесь эйфории и страдания.
Что он с ней сделал, зачем?
Его потерявший силу, обмякший ствол еще хранил на себе следы девственной крови Джейн. Уоллингфорд взял ее невинность — подарок, который она берегла для мужчины, которого любила. Черт возьми, он чуть ли не силой вырвал у нее признание в любви. Добился своего, не поклявшись в нежных чувствах взамен.
Что же это за странная боль разрывала теперь его грудь? Любовь? Или чувство вины?
Нет, он не чувствовал раскаяния за то, что совершил. Мэтью с таким наслаждением наблюдал момент соединения их плоти, видел, как Джейн отдается ему, принимая таким, какой он есть. Но, к несчастью, Уоллингфорд сам не мог принять себя самого — сломленного, уничтоженного. Его невозможно было собрать заново, возродить к новой жизни, даже несмотря на надежды любимой, так мечтавшей ему помочь.
Джейн пошевельнулась, и ее глаза открылись. Очки возлюбленной лежали на столе, и Мэтью было потянулся, собираясь, подать их ей. В последний момент он передумал и замер на месте, решив, что хочет смотреть в эти бездонные глаза без каких–либо помех. А Джейн и так уже насмотрелась на него достаточно — когда он овладевал ею. Подумать только: эта серая мышка заглянула в душу Уоллингфорда и увидела частичку его самого, которую он трепетно оберегал от всего мира.
— О чем ты думаешь, Мэтью?
Длинные ресницы графа затрепетали, скрывая глаза, тщательно пряча стыд, который он чувствовал.
— Я думаю о том, как сильно я ненавижу себя. Как я презираю себя за то, что сделал с тобою, Джейн! Я причинил тебе боль, заставил страдать. Не только… сейчас, но и в прошлом… — Он с усилием глотнул, и пушистые ресницы наконец–то взлетели вверх, позволив своему обладателю встретиться с прямым, решительным взглядом Джейн. — Когда ты смотришь на меня вот так, Джейн, я не могу не признаваться тебе во всем, во всех своих грехах. Твои глаза пронзают меня насквозь, проникая в самые глубины мрака, заменившего мою душу. Как бы мне хотелось, чтобы ты видела меня чистым, непорочным, но вместо моего сердца — лишь темный холодный камень. Я желал бы нравиться тебе, быть источником твоего счастья, но я умею лишь причинять боль, наказывать… Джейн, после того, как я оставил тебя на том злосчастном тротуаре, я отправился к проституткам. Я брал их, зная, что они — не ты… притворяясь, будто они — это ты. Желая, чтобы это была ты!
Пронзительный взгляд Джейн смягчился, это раскаяние явно тронуло ее.
— Думаю, мы оба сделали все, чтобы разрушить эту хрупкую связь, что установилась между нами с первой встречи. Ты вернулся к примитивной похоти, утратив способность чувствовать. Я спряталась за вуалью лицемерия и гордости. Мне ведь тоже хотелось тебя наказать! Каждый по–своему, мы оплакивали то, что, возможно, было между нами. И ты ничего не был должен мне, Мэтью. И уж точно не был обязан хранить мне верность! По правде говоря, если бы ты сам попросил меня об этом, я бы тебе отказала — просто от злости.
— Видишь, — зашептала она, — у меня тоже есть пороки. В конце концов, мы оба — всего лишь люди. Ты верно сказал: мы сломлены, мы носим на себе шрамы. После несчастного, так быстро закончившегося для нас детства мы выбрали тот образ жизни, который позволял нам чувствовать себя защищенными, не добавляя новых страданий к старым ранам. Мы должны были жить и выживать, и единственным способом сделать это, было спрятаться под вуалью отстраненности.
— Как вышло, что ты можешь видеть меня настоящего за этой холодной маской?
Джейн грустно улыбнулась:
— Потому что я скрываюсь под той же самой маской, Мэтью. Потому что… у нас одинаковые страхи. Одинаковые пороки. Наши сердца, наши души тоскуют по одним и те же вещам, но мы не можем признаться в этом. Не можем принять это, боясь потерять контроль над своей жизнью. Потому что под этими масками мы — всего лишь люди. Хрупкие, ранимые, испуганные. И, как мне кажется, одинокие.