хочу увидеть ее, чтобы дать ей имя, — твердо сказала я.
Они переглянулись. Я вздохнула.
— Я просто стараюсь поступить разумно. Надо отправить малышку на небо, дав ей имя. Она там вырастет, и когда мы сами окажемся на небесах, то сумеем ее позвать и, может, попросить позаботиться, о нас в следующей жизни.
— Да, это разумно, — согласилась Хулань.
Потом они с Вэнь Фу вышли. Наверняка они думали, что я стану оплакивать ребенка, и просто не хотели стыдиться за меня, наблюдая за этим.
Когда медсестра ее принесла, я даже не встала, чтобы посмотреть. Я лежала в кровати, не повернув головы. Мне хотелось запомнить ее живой, и я стала думать о том, как мы вместе с ней танцевали, как она реагировала, когда я с ней говорила. И только потом я смогла заставить себя на нее посмотреть.
Она действительно была большой. И так много волос… Уши, прямо как у меня. Крохотный ротик. Но кожа — цвета камня. Маленькие ручки были сжаты в два тугих кулачка. И только попытавшись расправить пальчики, я начала плакать. Если бы моя девочка родилась в Шанхае! Если бы не было войны! Если бы только я не уронила эти ножницы!..
Но мне удалось быстро отогнать от себя грустные мысли и снова стать сильной. Люди в деревнях голодали и погибали в боях. Люди вообще часто умирают, просто так. Поэтому когда умирал младенец, его родители могли утешаться мыслью, что это хотя бы позволило ему избежать страданий.
На следующий день мы поехали к подножию Западных холмов, которые называли Спящими Красавицами. Холмы действительно походили на девушек, спящих на боку. Там мы ее и похоронили. Я сказала всего несколько слов:
— Она была хорошим ребенком. Никогда не плакала.
И там я дала ей имя в честь одного из озер Нанкина — Мочу, Беспечальная. Потому что она никогда не печалилась.
Долго я не прикасалась к ножницам, хотя и с трудом отказалась от шитья и вязания. Как я и говорила, в Куньмине было нечем заняться и не на что смотреть, особенно днем. И некому сказать, что тебе скучно, и позвать кого-нибудь в кино. Оставалось только маяться. Поэтому так уж вышло, что спустя много пустых серых дней я купила новые ножницы и опять начала шить.
Хулань как-то сказала мне:
— Я слышала, что в Юньнани делают лучшие ножницы, острые и крепкие. И это действительно так, я нашла такие пару недель назад.
Она сказала, что многие торговцы продают тут ножницы, но самые лучшие можно найти в маленьком магазинчике на одной из улиц, отходящих от рынка, в старой части города. Там ножницы лучшего качества и стоят дешево. Она сказала, что вывески у этого магазина нет, но его несложно найти.
— Иди на север по пешеходному мосту к озеру, — сказала она. — Ищи старика, торгующего супом. Как найдешь, поворачивай от него к прилавку с вяленой рыбой. Продолжай идти, пока не увидишь девушку с корзинами, наполненными старой обувью иностранцев. Оттуда снова поворачивай, там только один поворот, и иди, пока не дойдешь до изгиба дороги. Там дома получше, с побелкой, на некоторых вывески. Так вот, ищи место, где торгуют большими кусками соли. Оттуда иди в противоположную сторону, и через пять минут выйдешь на рынок. Девушка с ножницами будет сидеть прямо на улице, за столом.
Разумеется, я заблудилась. Кто бы не заблудился по такому рассказу? Старой части города более тысячи лет, и, бродя по тем улочкам, я думала, что за это время они ничуть не изменились. Улицы вились, пересекались и заканчивались неожиданными тупиками. Некоторые, странно изломанные, были вымощены грубым камнем, стершимся от времени и множества людских подошв. По обе стороны на них теснились маленькие домишки, отчего улочки казались еще уже. Эти улицы еще ни разу не видели автомобиля.
Заблудившись, я почти час бродила по очень неприятным местам. Хоть на мне и было простое платье, женщины рассматривали меня и показывали пальцем на мои туфли. Маленькие дети бежали следом, крича: «Кушать! Кушать!», и тянули ко мне ладони. Я озиралась в поисках кого-нибудь, к кому можно обратиться за помощью, но на меня смотрели только пустые лица без малейшей искры дружелюбия.
Так я шла, с детьми, следующими за мной по пятам, мимо окон с отвратительными запахами несвежей еды. Я видела в дверях одного из домов нагую по пояс женщину, кормившую ребенка. На скамье сидел старик, который, завидев меня, стал смеяться, а потом зашелся кашлем. Он так им давился, что я подумала, что он умрет прямо там. У меня ныло горло от попыток сдержать слезы.
Наконец я добралась до полной людей улицы пошире. Она привела меня к рынку. Вокруг столпилось столько детей, что я не могла больше сделать ни шагу. Тогда я сунула руку в кошелек, вытащила несколько монет и осыпала ими попрошаек. Они взвизгнули и бросились на землю, борясь за небогатую добычу.
Я решила спросить, как найти велотакси, чтобы добраться домой, и подошла к молодой босоногой женщине с грязным лицом и густыми неаккуратными косинами. Она сидела за бамбуковым столом. Не успев задать вопрос, я увидела, что перед ней лежат ножницы. Правда! Бывает же так, что иногда тебе кажется, что жизнь играет с тобой злую шутку? И что иногда ты с большим трудом добиваешься чего-то, что оказывается тебе совсем не нужным?
Ножницы лежали аккуратными рядами на выцветшем красном лоскуте. Всего двух типов, но самых разных размеров, от крохотных до огромных. Первые были очень простыми: острые лезвия, но никаких украшений на ручках. Вторые — довольно красивыми, в форме журавля. Такие вещи скорее увидишь в дорогом магазине в Шанхае, и я очень удивилась, найдя их здесь. Лезвия были тонкими и изогнутыми, походившими на длинный клюв. В месте пересечения лезвия скреплялись гвоздиком, напоминавшим птичий глаз. А две петли, в которые вставлялись пальцы, напоминали крылья.
И как мастеру удалось их сделать совершенно одинаковыми? Я взяла одни ножницы в руку, открыла и закрыла клюв птицы. Казалось, что журавль говорил и летел одновременно. Как умно и красиво!
— Кто сделал эти ножницы? — спросила я женщину.
— Их делают только члены нашего клана, — ответила она и улыбнулась.
И тогда я увидела, что у нее нет передних зубов. За одно мгновение девушка превратилась в настоящую старуху.
Я взяла ножницы побольше, и продавщица протянула мне кусок какой-то грязной тряпки, предлагая испробовать остроту лезвий.
В дверях позади нее появился маленький мальчик, совершенно голый.
— Мам! — заплакал он.
— Подожди! — шикнула