Читать интересную книгу Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - Курт Давид

А весной опять выступили в большой поход: войско Чингисхана, усиленное пехотой и всадниками властителя Ляодуна, повернуло на юг и во второй раз покатилось по равнине прямо на Йенпин.

В это время в подземной темнице дворца в Йенпине по-прежнему томились наказанные императором полководцы, и среди них бывший полководец Великой стены Ху Шаху. И хотя с ними обходились отнюдь не столь строго, как с обычными узниками или безродными купцами, не говоря уже о подлых ворах и убийцах, мучительная неизвестность об исходе войны заставляла их по-настоящему страдать. Когда они спрашивали стражников, где сейчас Чингисхан, им отвечали, что о нем уже с год ни слуху ни духу. Это было для них известием куда более неприятным, чем если бы им, предположим, сообщили, что повелитель степи стоит, мол, у ворот города, ибо только в тех случаях, когда император ощущал, что опасность или беда угрожает ему лично, он был готов помиловать тех, кто попал в опалу. Таковы уж обычаи в Китае.

В первый год своего заключения в подземной тюрьме они занимались тем, что нанизывали, словно бусы на нить, одну допущенную императором глупость на другую и подвергали их всяческим издевкам. А посмеяться и впрямь было над чем. Однажды, к примеру, Сын Неба повелел художнику написать картину, на которой он, император, восседал между горбами чернобородого дикого верблюда с короткой плеткой в поднятой руке. И так как мир еще не видывал человека, способного управлять диким верблюдом, картина должна была стать олицетворением мощи китайского императора. Вдобавок художник изобразил на картине деревья такими маленькими, что они едва доставали верблюду до колен, а это служило уже олицетворением того, сколь высоко возвышается над всем земным трон Сына Неба. Под картиной он повелел начертать на дощечке: «Император Китая управляет диким верблюдом с такой легкостью, словно это самая смирная лошадь из императорских конюшен».

А второй год заключения они использовали на то, чтобы разработать план свержения Сына Неба. Они обсудили все детали, вплоть до самых мелких, и этот план до того крепко засел в их головах, что они с ним и спать ложились, и просыпались.

Но вот пошел уже третий год их заключения, который принес новость об исчезновении хана степи. Стражники понятия не имели, куда он мог подеваться, они не знали даже, идет ли еще война. Теперь узники перестали посмеиваться над глупостью и промашками императора, и мысли о его свержении посещали их все реже.

Все эти годы лишь одно оставалось неизменным: гулкие шаги тюремщиков в длинном коридоре. Плюх-плюх-плюх, поворот, и опять плюх-плюх-плюх. Утром, днем и вечером им приносили на тарелочке рис; поскольку они были полководцами и император мог предположить, что однажды ему все-таки придется прибегнуть к их помощи, он позволил им есть рис палочками, палочками из слоновой кости, в то время как остальным было положено есть руками. Им даже приносили чай, причем горячий и сладкий. И что особенно важно: с этим чаем в подземную тюрьму как бы попадал терпкий аромат их родины.

Но вот в один из весенних дней этого года заскрипел тяжелый железный засов на их двери, и перед ними предстал не какой-нибудь стражник, а старший начальник охраны тюрьмы.

— Чингисхан со всем своим войском стоит у ворот города, — начал он. — Следуя нашим законам и обычаям, Сын Неба счел за благо помиловать вас. Я должен без промедления отвести вас в его покои, где он возведет вас в высокие должности.

Ху Шаху, полководец Великой стены, первым собрался с духом и довольно резко ответил:

— Без меча, без пояса, без шапки? Такого приказа император отдать не мог! Или вам когда-то доводилось уже видеть полководцев, осмелившихся появиться на глаза императора в таких отрепьях?

Тем не менее Ху Шаху первым вышел в коридор.

— Однако, господа, — залепетал начальник охраны, — почтительнейше прошу простить меня! Я передал вам слова Сына Неба, только и всего. Разве я осмелился бы упустить или добавить хоть одно-единственное слово? О мечах, поясах и шапках ничего сказано не было!

— Ошибка! Упущение! Забывчивость! — проговорил Ху Шаху не слишком строго, как бы смягчаясь. — Что сказал бы император, появись мы перед ним в таком виде? — Полководец повернулся на каблуках и снова переступил порог своей темницы. Обращаясь к другим, он сказал еще: — Идите сюда! Подождем, пока начальник охраны придет к нам с другой вестью!

Железная дверь закрылась за ними, и все они молча понимающе улыбнулись, а потом поклялись друг другу, что теперь-то непременно приведут свой план в исполнение.

Начальник охраны довольно скоро появился вновь и на сей раз принес мечи, пояса и шапки. С таинственным видом проговорил:

— Сын Неба дал понять, что после того, как он вернул вам честь ношения мечей, он вправе на вас рассчитывать. Ибо опасность, угрожающая ему, велика, как никогда прежде, господа!

— Пусть рассчитывает на нас! — ответили полководцы в один голос и, пройдя по бесконечно длинному коридору, вышли во двор.

Солнце пригревало. Стройные кипарисы походили на вечнозеленые торжественные свечи. Девушка у колодца наливала воду в кувшины. Они как-то сразу ощутили, что их окружает живая жизнь.

На ступенях двора полководцев поджидал главный телохранитель императора, который и проводил их до покоев. Перед самой дверью дворца Ху Шаху еще раз оглянулся: озеро в парке недвижно. Красная беседка отбрасывала на водную гладь красные решетчатые тени, а вдали, там, где синие горы уходили в небо, стягивались тучи.

Сын Неба принял полководцев в Покоях Доброй Мысли. Он сидел перед обтянутой белым шелком стеной. На ней когда-то висела картина художника Хао Фу, на которой хан монголов был изображен не то человеком, не то зверем — одним словом, чудовищем, но чудовищем смехотворным. Однако теперь ее на стене не было: она куда-то пропала, как пропал и написавший ее художник. Можно было подумать, что император опасался, как бы хан степи не появился здесь с минуты на минуту: эта картина вызвала бы в нем страшную ярость!

— Приветствую вас, мои полководцы! — сказал Сын Неба.

Полководцы поклонились.

— Я принял решение помиловать вас, мои полководцы!

На сей раз они ему не поклонились. Ху Шаху сделал три шага вперед и твердо проговорил:

— Помиловать? Император может помиловать убийцу, император может помиловать вора или обманщика, то есть виновного, но как он может помиловать нас, людей, ни в чем не повинных? Чингисхан у ворот города! Сколько раз я приходил к тебе, прежде чем он напал на нашу страну? Чингисхан разоряет нашу страну! Сколько раз я предупреждал тебя? Но за то, что я приходил к тебе и предупреждал о нем, ты приказал дать мне плетей и вместе с другими бросить в подземелье. И нам пришлось расплачиваться за твое заблуждение. Теперь же ты говоришь: «Я принял решение помиловать вас, мои полководцы!» Разве не справедливо было бы, если бы ты вместо этого опустился перед нами на колени и попросил, чтобы мы не держали на тебя зла?

— Я? Император? — Сын Неба вскочил с подушек, силясь все-таки улыбнуться.

— На колени! — закричали полководцы.

Главный телохранитель обнажил меч и встал перед императором.

— Стража! — крикнул он.

Кое-кто из полководцев бросился к двери, а другие, и среди них Ху Шаху, обступили императора. В коридорах, ведущих к Покоям Доброй Мысли, разгорелись было жаркие схватки, только длились они совсем недолго, поскольку телохранители растерялись, увидев перед собой знаменитых полководцев. А когда догадались, кто тут против кого, было уже слишком поздно.

Убитый главный телохранитель лежал у ног своего повелителя, который ни на шаг не отходил от обтянутой белым шелком стены.

Полководец Ху Шаху бросил Сыну Неба кинжал в серебряных ножнах.

— Сделай это сам, и потомки воздадут тебе!

Император поймал ножны на лету. Выражение полного безразличия, с которым он встретил обиженных им полководцев, давно сползло с его лица. Он стоял перед ними в своем золотисто-желтом одеянии, и вышитый на груди темно-красный дракон слегка подрагивал. Но никто не испытывал больше ни почтения к императору, ни страха перед ним.

— Цареубийцы! — с презрением проговорил император и выронил кинжал из рук. Однако, стоя под белой стеной, он как будто стал вдруг меньше ростом.

Когда заговорщики вскричали в один голос: «Трус!» — он выпрямился во весь рост и гордо поднял голову. Тогда Ху Шаху подбежал к нему и вонзил в грудь Сыну Неба меч. Император медленно, словно во сне, повалился навзничь, опрокинув при этом несколько кувшинов с цветущими ветками персикового дерева. Вода, смешанная с кровью, смочила подушки, на которых еще совсем недавно восседал повелитель империи Хин.

Заговорщики поспешили выбежать из покоев убитого. Попадавшихся им под горячую руку противников они убивали, друзей принимали в объятия. Нескольких видных сановников, членов Большого Совета, которые не сразу поняли смысл насильственного переворота и высказали некоторые сомнения, просто выбросили из окон во двор. Они, мертвые, лежали на окровавленных камнях, и их гибель убеждала сильнее всяких слов тех, кто еще колебался или хотел бы узнать, какой поворот примет восстание к вечеру, какое у него будет обличье.