информации…
– Докладывай.
– На севере поднялись “белые медведи”. Туда прилетели разведчики.
– Наземной техники нет?
– Нет.
– И то хорошо. Все, я отключаюсь, а вы по плану – спускайтесь под землю и сидите тихо.
– Есть.
Сейчас самое скверное… “Защитник” уже настроил шприц…
– Давай коли.
– Твой “передатчик” даст сигнал, как только кончится проверка.
Левый глаз затенен – сквозь прикрытые ресницы проходят лучи белого света от фонарей
“защитника”, правый – без ресниц, и его слепит: пришлось закрыть… Боль отступает, растворяется
в тумане, как в кислоте. “Защитник” смотрит, как замедляется счет пульса на моем браслете – он
следит за тем, чтобы я раньше времени концы не отдал. На душе тяжело. Очень тяжело… И веки
тяжелые… D40 становится далекой засвеченной проекцией… D40-709 – он уже давно служит в
нашей роте… Мы с этой машиной не один штурм провели, но как-то параллельно…
– Они заранее в Шаттенберг “медведей” направили. “Белых медведей” на проверки послали…
“Белых медведей” – самое совершенное оружие уничтожения на наше время…
– Это мера для ускорения реакций.
Гордый “защитник” пропадает где-то в отдалении, в сумрачном свечении… Его передачи
отдаются в сознании эхом – все тише, тише… По венам разливается усталость, медленно течет,
затормаживая, усыпляя…
– Чего они еще от нас ждут?..
– Ждут осложнений.
– Но Штрауб закрыт… Хреново дело… Нас тут запросто перебьют. Их наземные отряды
должны быть на базах, но они близко…
– Они не будут искать там, где нет сигнала.
– Я-то помню, как мы базы обыскивали – никогда темные углы без осмотра не проходили…
Они на всех уровнях объекты просвечивать будут. А если кота где-то неподалеку найдут…
187
– Тогда пришлют технику для ликвидации.
– Вот я о том же… С воздуха по котам бить машине в голову не придет. Что ж… По крайней
мере с крысами им придется повозиться…
Из полусна являются знакомые лица – почти все эти люди уже мертвы. Цепью выстраиваются
фрагменты жизни – какие-то длиннее, какие-то короче, но они похожи. Сон нагоняет видение – оно
в тумане – мое прошлое заволок туман. Сухой холодный воздух, сияние бескрайних ледников,
слепящее солнце, вспышки оружейного синего света – все это ожоги. Тяжелый гул, грохот
рушащихся зданий, искрящий треск лучевого резака, глухое падение срезанных дверей, звон
раскалывающихся под лучами панелей, сигнал тревоги – все это тишина, потому что бойцы не
кричат… никогда не кричат… А там – за туманом – изрытые поля, усеянные черными трупами
животных… Это вытащили из нор туши убитых руггеров. В транспорты грузят мертвых зверей
вместе с раненными…
Навести оружие и спустить луч… и уже не важно, на что наводить – на человека, машину,
зверя… Главное – успеть снять цель, успеть первым. Когда составляешь схемы расположения,
почти забываешь, что расставляешь людей… И люди, встающие по схемам, забывают, что их
рассчитывает человек. Все это похоже на виртуальное поле, на самый обычный турнир… Только
смерть на виртуальном поле контролируемая, а в реальности – нет. Пока мы живы, наши
технологии не убьют смерть…
Мы берем виртуальный мир под строгий контроль, чтобы не запутаться окончательно, чтобы не
забыть – кто мы, где мы, чтобы не забыть, что все, что мы делаем в реальности, может иметь
необратимые последствия… Но хоть мы и способны отличать киберпространство от настоящего
мира, наши мозги отравлены им. Все мы, даже офицеры, подвержены эффекту потери грани между
мирами. Это трудно заметить, это не явно, но время от времени случается со всеми. Прозрачная
дымка сопровождает каждого из нас на протяжении всей жизни.
Для нас весь мир только полигон для экспериментов – виртуальное поле… А ведь те же крысы
живут одной жизнью, в одном мире, который они не могут менять. Они не меняют его, а меняются
вместе с ним – принимают и ценят его таким, какой он есть, даже сейчас…
В памяти всплывают объекты киберпространства… Высокие деревья, с клейкими молодыми
листьями, со странным незнакомым мне горьким ароматом. А вот и вороны расселись на ветвях и
выкрикивают что-то скрипучими голосами (будто окликают меня по имени). Я поднимаю их в
воздух, и они кружатся по заданной траектории, их карканье становится все тревожней… И как
всегда я сам не успеваю заметить, как они поднимаются все выше, выше, становятся серыми
тенями – их разведчиками. Так всегда. Как только сосредоточенность падает, сознание
прорисовывает привычные образы, безраздельно властвующие в знакомом мне небе. Вот почему
вороны у меня крепко связались с напряженностью, с тревогой… В этой кибертеме, они бы и сами
полетели, но я не привык ждать, не привык упускать что-либо из рук. Как же это – такой произвол
– предоставить воронам самим летать: без моего вмешательства, без непосредственного
управления, без коррекции полета? Нужно подождать, посмотреть… Вот только вороны
затягиваются туманом… Может, без моего вмешательства они вообще не полетят?.. Из-за дерева
вышла лиса и застыла, подняв лапу с зафиксированным суставом… Она на меня смотрит –
пристально смотрит, испытующе… Я ведь взял ее не как собственность, а как ответственность…
Запись№64 08. 09. 206 год Новой Техно-Эры 12:30
Я снова жив… Раз я думаю, значит точно жив… Только мысли замедленны… все замедленно…
Нет боли, нет голода… Их нет, но я их помню. Не вижу ничего – ни света, ни тьмы… Ничего нет –
только искрит разрядами призрачная сеть нейронов, зависших в пустоте. Боль возвращается,
пробегает током до самых кончиков пальцев… Мысли останавливаются… концентрируются…
Горло сушит, и тяжело дышать. Сердце бьется очень медленно, но я его слышу. Холодно, но
что-то разгоняет кровь. Озноб и боль… Веки дрожат, но не открываются… Получается поднять
левое – туман – везде туман… Он такой же светлый и легкий, как тот, что расползается из низин
188
территорий базы Валсхайм – такой же призрачный, прозрачный, как сигаретный дым,
окутывающий офицерскую столовую за ужином…
Кроме биения моего сердца есть и еще какие-то звуки – царапанье… Звук раздражает –
вытягивает меня из этого онемевшего забвения… Что-то касается моего сознания – настойчиво, но
осторожно… Что-то зовет… Мой защитник – не человек. Андроид D40-709. А царапанье – это
крысы. “Защитник” меня окликает. Он возвращает меня – возвращает к отчаянью, к боли. Нет!..
– D40, оставь.
– Ты меня видишь?
Фонарь светит мне в глаз…
– Теперь нет. Да хватит! Черт… D40, а так хорошо было…
– Это практически то же самое, что смерть. В таком состоянии ты не мог ничего ощущать, S9.
– В этом все и дело. И вообще я лучше твоего знаю, что такое смерть.
Слабость, вызванная комой, отступает, и я чувствую, что силы возвращаются ко мне –
медленно, частично, но возвращаются. Скоро и ожог затянется в шрам… Странно вот так
проснуться и понять, что нет уже привычной мути… Люди ко всему привыкают – даже к
проявлениям лучевой болезни. Правда, я перенес ее в относительно легкой форме…
– Ты меня долго откачивал?
– Не долго – ты S9. Проверка прошла быстро – задействовали много техники.
Риск выпал больше того, на что я рассчитывал, зато время оказалось на нашей стороне. Вот и
замечательно. Попытался улыбнуться (не очень искренне) – обожженная щека о себе тут же
напомнила. Суждено теперь моей улыбке быть кривой и ехидной… Ей это было суждено с самого
начала моего существования, но теперь у нее альтернативы точно нет.
– Докладывай…
– Осталось два скингера, остальные ушли. Сон перешел в глубокую кому – я их вернуть не
смог.
– Они еще функционируют?
– Пока еще, да.
– Что ж тогда с котами?
– Все в порядке. Они хорошо перенесли препараты.
– Крыс не перебили?
– Их не тронули во всем Шаттенберге. Наземные подразделения не задействовали. Сейчас
крысы восстанавливают связь.
– С воздуха с крысами сложно что-то сделать, не разнеся весь город.