игры, ведь ехал он туда не как действующий хоккеист, а как наблюдатель. После неудачного вывиха выход на лед не светил ему ближайшие три месяца, и, поскольку одна цель стала ему недоступна, он последовал за другой.
В автобусе поведение Пети стало невыносимым для Коли, особенно в тот момент, когда тот решил подсесть к ним на задние сиденья и в открытую начал флиртовать с Костенко. В тот момент в воздухе повисла неловкость. Аня не испытывала ни малейшего желания заводить разговор, но Ильин никак не унимался. То неудачно пошутит, то завяжет беседу про свою травму и тяготы нападающего, то невзначай коснется ее руки. Николай уже был вне себя от одного его взгляда, полного вожделения, не говоря уже ничего о случайных прикосновениях и нарушениях личных границ. Потому по приезде в Москву позвал Ильина на разговор, чтобы наконец расставить точки над и.
В тот день Петю впервые осадили и разбили его розовые мечты о скалы. Николай признался, что влюблен в Аню и что их отношения не просто забава, как то было для Ильина, а подлинные чувства, в которых прослеживается забота и уверенность. Сказал, что никто не посмеет относиться к Ане, как к игрушке на одну ночь, и уж тем более не решится манипулировать ею и давить на жалость. Его тон был весьма серьезен, а взор настолько суров, что Петя и не осмелился перечить. Именно в тот день между Петей и Аней выросла каменная стена, перелезть через которую ему было не дозволено.
Вернулись Коля и Аня домой ближе к вечеру. Когда черная мазерати остановилась у ворот, внутренности Николая сжались изнутри. Из окна отцовского кабинета горел тусклый свет и виднелась круглая тень. Александр Юрьевич ждал прибытия сына, и Николай на миг замер, схватившись за дверную ручку.
— С тобой все в порядке? — коснувшись его плеча, осведомилась Аня.
В порядке ли? Николай не знал. С момента, когда он повесил на отца каинову печать, прошло чуть больше двух недель. Это был рубеж, наполненный молчанием, напряжением и презрительным взглядом. Коля избегал всяческого контакта с отцом, будь то завтрак, обед, ужин или встреча в общей части таунхауса. И был рад, когда команда отправилась на выезд.
Александр Юрьевич был не глуп, чтобы понять, почему поведение его сына резко изменилось. К тому же Владимир Андреевич ему рассказал, в чем кроется причина. Литвинов-старший пытался выловить Колю в свободное время, чтобы объясниться, но рядом всегда была Аня, что связывало ему руки. Как бы он ни старался снисходительно смотреть на нее, у него ничего не выходило: ее присутствие раздражало его. Александру Юрьевичу сложно было мириться с тем, что в жизни сына есть человек, ставший для него целым миром.
— Может, ты поговоришь с отцом? С того вечера вы не обмолвились ни словом.
Николай промолчал, направив взор в пустоту. Ладонь так и застыла на дверной ручке, а корпус был неподвижным. Чем больше он медлил с ответом, тем сильнее разгорались ярким пламенем сломанные чувства внутри. Он был одновременно и открыт, и уязвим перед Аней. Ей хотелось как можно скорее реанимировать его морально, но Коля будто бы не желал этого. После того вечера он больше не хотел показывать слабость.
— Не вижу в этом смысла, — его голос дрогнул. — Не хочу казаться грубияном, но лучше бы в тот вечер ушел из жизни он, а не моя мать.
Аня почувствовала боль в его словах и сильнее прижалась к его корпусу, окольцевав руками его неподвижный стан. Желтый свет в салоне падал на лицо Николая, подчеркивая бледность и синие тени, залегшие под веками. Она знала, что он был истощен и морально, и физически, отдавшись хоккею в надежде заглушить боль, и пыталась навести его на мысль, что он может открыться ей. В ее памяти застыли его слова. У меня состояние, будто бы я превратился в потухшее пламя. Я прилагаю все усилия, чтобы раздуть пепел, но ничего не получается. Вряд ли из пепла выйдет пламя. Это было единственным, что Коля сказал ей. После этого он делал вид, что с ним все порядке. Но Ане слабо верилось в это.
— Скажи, что ты чувствуешь, — взмолилась она. — С того вечера мы так и не поднимали эту тему.
— Нет, — отрезал Николай. — Я не хочу разговаривать об этом. Это будет похоже на дурацкое ток-шоу, где я в главной роли изливаю тебе душу.
— Коля, я… Не подумай, будто бы я нетактична. Просто я хочу, чтобы ты понял одну важную вещь: не страшно открываться девушке — страшно молчать и притворяться, будто бы все нормально. Пожалуйста, не выстраивай между нами стену.
— Не проси от меня этого, умоляю. То, что я переживаю внутри, не так важно по сравнению с тем, что Морозов в городе и может причинить тебе вред. Вместо того, чтобы плакаться в жилетку, я должен защищать тебя. Я ведь даже не знаю, с какой стороны прилетит удар.
— Перестань воспринимать разговор по душам как нечто из ряда вон выходящее! — вспылила Аня, разозлившись от его настойчивого тона и от его гиперопеки. — Знаю, что тебе сложно открывать дверь в свою душу, потому что твой отец — чурбан, которому все это чуждо. Но позволь мне быть рядом в момент, когда от тебя остался только пепел. Прошу. Для меня это важно.
На последнем слове Николай поднял голову вверх, и Аня уловила огонек в его глазах. Его губы содрогнулись в улыбке. Он обхватил ее ладони руками и поднес их к губам, оставив на ее тонкой коже влажный след. От заледеневших в глазницах слез раскраснелись веки, и Коля изо всех сил давил в себе ком, так некстати подкатывающий к горлу. В следующее мгновение он тихо вымолвил:
— Хочешь знать, каково мне?
Аня кивнула головой, не отводя от него взора.
— Мне тошно, когда я вижу своего отца. С самого детства я пытался заслужить его любовь, но в ответ получал лишь упреки и угрозы. Теперь я начинаю понимать почему. Думаю, он ненавидит меня и винит в том, что случилось с матерью. Каждую ночь я закрываю веки и вижу, как он толкает мою мать и как она летит вниз, — его голос треснул, а легкие запросили глоток кислорода. Правда о переживаниях так легко сорвалась с его уст, что его уже было не остановить. Черный яд, прожигающий его изнутри, лился наружу. — И я думаю, что было бы, если бы в тот день действия повернулись иначе. Я не хочу