Читать интересную книгу Большое Гнездо - Эдуард Зорин

— Ты-то чему рад? — обозлился Звездан.

Зря обидел он паренька — сам потом пожалел, но сдержаться не смог. Митяй надулся, отпустил стремя и ушел в избу.

— Слышь-ко! — позвал его Звездан.

Тишина.

— Эй, Митяй!.

Не дождавшись ответа, Звездан махнул рукой и отправился на Ярославово дворище. Там, рядом, стоял знакомый терем Нездинича.

Ворота были наглухо заперты, во дворе — ни звука. Нешто и отсюда все подались на Торг? Звездан постучал сильнее.

— Кто там? — послышалось из глубины двора. Перепуганы были новгородцы, стали осторожными — мало ли бродит по городу лихих людей? Как бы чего не случилось.

Ворота легонько приотворились, и в узкой щели блеснул чей-то глаз.

— Отворяй, отворяй пошире-то, — недовольно пробурчал Звездан. — Не пустошить терем пришел, а в гости.

— Много вас, гостей разных, — отвечал недоверчивый голос. — Придут гости, а уйдут — тати…

— Но-но! — прикрикнул Звездан и просунул ногу в щель. Наддал плечом — ворота распахнулись. Сторож стоял перед ним, ощерясь, с толстой шелепугой в руке.

Звездан спокойно положил руку на меч и, стараясь выглядеть поприветливее, улыбнулся:

— Аль не признал?

— Прости, боярин-батюшка, — сразу размяк сторож. — Как же не признать тебя? Вот и признал. Да только сам знаешь — береженого и бог бережет. Всякому ли в злой час доверишься?..

— Стереги, пес, стереги свою хозяйку, — кивнул Звездан. — А дома ли боярышня?

— Где же ей быть? Знамо, дома…

Отвечая так, мужик посмотрел на него с ухмылкой, которая не понравилась Звездану.

— Что скалишься, холоп?

Сторож не ответил, только дрогнул лицом. Звездан взбежал на крыльцо и толкнул дверь.

Несмотря на солнечную погоду, в горнице было полутемно. На лавке под божницей сидел незнакомый мужик, рядом с ним — Гузица в красной рубахе. Склонившись, она расчесывала мужику бороду и не видела, как вошел Звездан.

У мужика вытянулось лицо, голова дернулась, и Гузица, обернувшись, выронила гребешок.

У Звездана часто заколотилось сердце.

— Это кто еще такой? — спросил, приходя в себя, мужик.

Гузица сказала:

— Это Звездан.

— А ты кто? — спросил Звездан.

— Я — Шелога, сотский…

Оправившаяся от растерянности, Гузица с приветливой улыбкой поклонилась гостю:

— С приездом тебя, Звезданушка.

Шелога встал как ни в чем не бывало, одернул зипунишко и вышел. Звездан посмотрел ему вслед и растерянно захлопал глазами.

— Садись, — хлопотала вокруг него Гузица. — Садись, неча у порога топтаться.

И, приблизившись, проговорила совсем ласково:

— Дай-ко, я на тебя погляжу. Дай-ко, порадуюсь…

— Чо глядеть-то, — сказал Звездан, не сразу обретая дар речи. — Чо радоваться?

— Да как же не радоваться? — воскликнула Гузица. — Сколь времени прошло…

— Времени немного прошло, а у тебя другие гости…

— Да какие же гости-то? Какие гости? Это Шелога забежал… Ехал мимо — вот и забежал. Мирошки, братца моего, приятель он.

Весело и просто сказывала Гузица, стыдливо глаз не отводила. Зато у Звездана все лицо так и полыхало жаром.

— Вона как тебя обветрило, раскраснелся, будто маков цвет, — проговорила Гузица, подаваясь к нему всем телом.

Отстранился Звездан, замотал головой.

— Аль забыл, как обнимал меня? — настаивала Гузица. — Аль другие девки краше?

— Что ты такое сказываешь? — воскликнул Звездан, уставившись на валяющийся под лавкой гребешок.

— А то и сказываю, что другие девки приворожили, — надула Гузица губы и, отвернувшись, стала переплетать косу.

Не было сил у Звездана повернуться и разом уйти. Опустился он на лавку, обхватил голову руками.

— Скакал я в Новгород, коня замотал, встрече радовался, — проговорил он угрюмо — Да, видно, зря. Забыла ты меня. Забыла, как на этой лавке выхаживала, как целовала в губы…

— Ох, Звезданушка, тебе легко говорить, — повернулась к нему Гузица и грустно покачала головой. — Тебе того не понять, как запер ваш князь братца моего во Владимире да как стали надо мной насмехаться — свету божьего невзвидела, все глазоньки выплакала — все тебя ждала. Хоть бы весточку с кем прислал, хоть бы порадовал словечком… А я — баба, мне ли супротив всех устоять? Да как же без защиты-то, как же без опоры?.. Шелога тебе не ровня, с тобою никому не сравниться… Прости меня, понапрасну не мучайся, сердце свое не разрывай.

Заплакала Гузица, опустилась перед Звезданом на колени, в глаза ему заглядывала:

— Ну, улыбнись, соколик мой. Ну, порадуй…

— Молчи, — сказал Звездан.

Не до слов ему было. И думалось: встать бы сейчас и уйти. Но будто прирос он к лавке.

— Хочешь, я медком тебя угощу? — шептала Гузица. И привставала, и тянулась к лицу его губами. Мягкие были у нее губы — до сих пор помнил их сладкое прикосновение Звездан, покорным и отзывчивым было ее тело.

Чуть не сдался Звездан. Еще бы немного — и все забыл бы и все простил. Но вдруг пробудился он словно от страшного сна. Легко подняли его отвердевшие ноги, легко вынесли за дверь.

Не оглядываясь, вскочил он на коня, гикнул и вылетел за ворота, едва не снеся себе голову перекладиной.

Вот так и погостил Звездан в Новгороде — пьян был вечером, стучал кулаком по столу и ругал Митяя.

А утром, распрощавшись с воями, отправился на Торжок и оттуда во Владимир, чтобы вовремя доставить Всеволоду Мартириеву грамоту.

Глава четвертая

1

Хорошо и привольно жилось Веселице с Малкой в Переяславле. Пока гостил у них по дороге в Новгород Звездан, были в избе их переполох и непорядок. А только отпировали, только проводили дружинника, не успел отойти Веселица от выпитого и говоренного, как принялась Малка наводить в новом жилье свой порядок. Перво-наперво выскребла добела полы, вымыла стены и потолки, настелила, где можно было, полосатые половички, повесила в переднем углу привезенные из Владимира иконы, затеплила под ними лампадку.

Отмякал душою Веселица, радовался домашнему теплу и уюту. Но скоро неуемная душа его запросилась на волю. Повадился он, что ни день, хаживать на озеро, завел знакомца, такого же, как и он, беспокойного и взбалмошного корабельного мастера Ошаню.

Жил Ошаня с женою Степанидой, бабой толстой и рассудительной, любительницей сплетен и жареных карасей в сметане, жил не тужил, рубил на озере лодии да запускал бредень, попивал квасок, а по иным дням крепкую бражку, от которой делался злым и придирчивым, дрался, с кем бог приводил, а больше всего досаждал попу Еремею. Поп тоже не давал ему спуску — был он диковат и с лица страшен, но бабы его любили, и Ошане как-то втемяшилось в голову, что больше всего питает он пристрастие к Степаниде, да и она сама не в меру часто наведывается в церковь…

Переяславль — город не велик, не то что Владимир, и скоро в посаде стали посмеиваться над Ошаней: мужик-де как мужик, и лицом вышел, и всею статью, зато Еремей знает петушиное слово — вот и приманил к себе Степаниду.

Когда рубил Ошаня лодии, к нему не приставали, а только загуляет, как уж любой малец вдогонку кричит по-петушиному. Тут хватал Ошаня что ни попало под руку и гнался за обидчиком. Потеха была в городе, от края и до края все знали — запил корабельный мастер.

А Веселица тоже из таких — обидного слова ему сказать не моги. Вот и сошлись они раз на праздник, погуляли вместе, наведались к Еремею, погалдели у его ворот и решили, что друг без друга жизни им нет.

Когда привел Веселица Ошаню к себе в дом, Малка ругать их не стала — точить попусту мужа, как это делала Степанида, было не в ее привычке.

— Хорошо, — сказал Ошаня. — Баба твоя мне пришлась по душе.

— И ты хороший мужик, — похвалил мастера Веселица.

То, что Малка Ошане понравилась, ему не в диво. Он и так уж давно заметил, как поглядывали на нее переяславские парни. А то, что добрый приятель сыскался, то, что не будет ему здесь скучно, это он сразу понял, едва только распили они первую братину.

…В тот день на ранней зорьке встретились дружки в затончике, как и договорено было, и, беседуя помаленьку о том о сем, отправились на свое заветное место, где прятали, чтобы ежедень не таскать, добрый бредешок и всю прочую рыболовную снасть.

Утро выдалось теплое, по закраине озера кучерявились белые облачка, уже подкрашенные солнышком, приятный ветерок подувал с воды, а в лесу распевали ранние птахи.

Сегодня с утра что-то вспомнился Веселице Мисаил, избушка его за Лыбедью, вечерние беседы перед сном, и сделалось ему грустно по-необычному, а отчего — он и сам не мог понять.

Ошаня шел рядом с ним тоже понурый и тихий, сбивал гибким прутиком лиловые шапочки короставников и изредка тяжело вздыхал.