Читать интересную книгу Империя: чем современный мир обязан Британии - Ниал Фергюсон

В межвоенный период история повторялась снова и снова: незначительное возмущение, жесткий ответ, потеря британцами уверенности в себе, заламывание рук, запоздалые размышления, поспешные уступки и вновь уступки. Но случай Ирландии стал прецедентным. Допустив раскол в самой первой своей колонии, британцы послали сигнал всей империи.

* * *

Хотя мы редко слышим об этом, Индия внесла более весомый вклад в имперскую войну, чем Австралия — ив финансовом отношении, и в отношении людских резервов. Имена более шестидесяти тысяч индийских солдат, павших на полях сражений от Палестины до Пашендейля, написаны на огромной арке Ворот Индии в Нью-Дели. В знак признания этих заслуг и, возможно, чтобы гарантировать, что индийцы проигнорируют немецкие уговоры, Монтегю пообещал в 1917 году “постепенное введение ответственного правительства”. Это было одно из тех обещаний, ждать выполнения которых иногда приходится очень долго. Для радикально настроенных членов ИНК, как и для бенгальских террористических групп, темп реформ был невыносимо медленным. Правда, индийцы теперь могли хотя бы выбирать своих представителей. Центральная законодательная ассамблея в Дели была даже похожа на миниатюрную Палату общин (вплоть до зеленых кожаных сидений в зале). Но это было представительство без власти. Решение правительства еще на три года продлить срок ограничения политических свобод, введенного в военное время (эти правила давали властям право проводить обыск без ордера, задерживать без предъявления обвинения и судить без присяжных) казалось подтверждением того, что обещание ответственного правительства было пустым. Индийцы взглянули на Ирландию и сделали очевидный вывод: ждать, пока будет предоставлено самоуправление, бесполезно.

Британцы часто сталкивались с насильственным сопротивлением в Индии. Фигура Мохандаса Карамчанда Ганди (для своих последователей — Махатма, “мятежный факир” — для Черчилля) стала чем-то новым. Это был адвокат-барристер, получивший образование в Англии; отмеченный наградами ветеран Англо-бурской войны[193]; человек, любимым стихотворением которого было “Если” Киплинга, — и тем не менее (если судить по его худобе и набедренной повязке) — праведник-традиционалист. В знак протеста против ограничений военного времени Ганди призвал индийцев к сатьяграхе (на хинди — упорство в истине). Это был религиозный призыв, чтобы сделать сопротивление пассивным, ненасильственным. Британцы восприняли происходящее с подозрением. Хартал (буквально — закрытие лавок), предложенная Ганди идея национального дня “самоочищения”, был, на их взгляд, просто мудреным словом, обозначающим всеобщую забастовку. Они решили ответить на сатьяграху “силой кулака”, как выразился вице-губернатор Пенджаба, сэр Майкл О'Двайер.

Весной 1919 года, несмотря на призывы Ганди (хотя часто только от его имени), индийское сопротивление перестало быть пассивным. Насилие вспыхнуло, когда толпа попыталась провести в жизнь хартал на железнодорожной станции Дели 30 марта. Солдаты открыли огонь, три человека погибли. Однако самое печально известное столкновение произошло в Амритсаре, в Пенджабе, где один человек попытался предотвратить, по его мнению, повторение Сипайского восстания, В Амритсаре, как и в других местах, люди ответили на призыв Ганди. Тридцатого марта 1919 года тридцатитысячная толпа собралась на демонстрацию “пассивного сопротивления”. Шестого апреля прошел еще один хартал. Ситуация оставалась спокойной, но все же были задержаны и высланы два местных националистических лидера. Когда распространились известия об их аресте, вспыхнуло насилие. Зазвучали выстрелы. Банки подверглись нападениям. Телефонные линии были обрезаны. Одиннадцатого апреля Мануэллу Шервуд, миссионера англиканской церкви, толпа сорвала с велосипеда и избила до потери сознания. Гражданские власти передали полномочия военным. Прибывший той же ночью бригадный генерал Реджинальд Дайер принял командование.

Подход Дайера — человека несдержанного, привыкшего все решать кулаком, заядлого курильщика — не отличался тонкостью. В военном колледже Дайеру дали следующую характеристику: он “наиболее счастлив тогда, когда перелезает через бирманский частокол с револьвером в зубах”. Однако теперь ему было 44 года, и он постоянно страдал от боевых ран и травм, полученных на скачках. Настроен Дайер был решительно. После прибытия в Амритсар он получил однозначные инструкции: “Массовые собрания и шествия запрещены. По любому скоплению людей будет открыт огонь”. На следующий день он формально запретил “все митинги и собрания”. Когда 13 апреля 20-тысячная толпа заполнила амритсарскую площадь Джаллианваллабаг, он не колеблясь вывел два бронеавтомобиля, полсотни гуркхов и белуждей и, как только они построились, приказал открыть огонь. Предупреждения не прозвучало. У толпы не было возможности рассеяться, так как участок в восемь акров, на котором шел митинг, был окружен со всех сторон стенами и имел только один узкий вход. Через десять минут непрерывной стрельбы 379 демонстрантов были убиты, более полутора тысяч ранены. После расстрела Дайер приказал публично пороть подозреваемых, принадлежащих к высшей касте. Любой индиец, входящий на улицу, где Мануэлла Шервуд подверглась нападению, должен был ползти на животе[194].

Так же, как в Ирландии, жесткий курс первоначально получил поддержку. О'Двайер одобрил шаг Дайера. Его командиры быстро подыскали ему новую работу в Афганистане. Некоторые сикхи даже провозгласили его почетным сикхом на церемонии в Золотом храме, уподобляя его “Никалсейн-саибу” (Джону Николсону, легендарному герою подавления восстания 1857 года). На родине газета “Морнинг пост” открыла фонд помощи Дайеру, собрав для него более 26 тысяч фунтов (среди жертвователей был Редьярд Киплинг). Однако вновь самодовольство англичан быстро сменилось раскаянием. Уничтожение Дайера началось, когда два адвоката, поддерживающих Индийский национальный конгресс, сумели призвать его к ответу. Невозмутимое признание генерала в том, что он намеревался “навести ужас на весь Пенджаб”, выбило почву из-под его ног. В парламенте [министр по делам Индии] Монтегю сердито вопрошал тех, кто защищал Дайера: “Вы собираетесь поддерживать вашу власть над Индией террором, оскорблениями на расовой почве, подчинением и запугиванием?” Менее предсказуемой стала оценка Черчиллем этой бойни как “чудовищной”:

Она не имеет прецедента или аналогии в современной истории Британской империи. Этот случай отличен от любого из тех, когда войска приходили в столкновение с гражданским населением. Это экстраординарный случай, чудовищ, ный случай, случай исключительный и жуткий.

Черчилль, настаивающий, что стрельба по невооруженным гражданским лицам — “не британский способ вести дела”, обвинил Дайера в том, что тот подрывает британское владычество в Индии вместо того, чтобы спасать его. Это было “самое ужасное из того, что видел мир — сила цивилизации без ее милосердия”. Дайер был поспешно отправлен в отставку. Хотя он никогда не преследовался по суду, его карьера была кончена.

Индия стала Ирландией в ином масштабе, а Амритсарская бойня стала индийским Пасхальным восстанием. Она породила мучеников националистического движения с одной стороны и кризис доверия — с другой. В обеих странах националисты начали с мирных просьб о гомруле — самоуправлении в рамках империи. В обоих случаях потребовалось насилие, чтобы заставить британцев согласиться. И в обоих случаях британский ответ на насилие был шизофреническим: резким внизу, мягким наверху. Если, как сказал Ганди, Амритсар “потряс фундамент” империи, то первое потрясение вызвали события в Дублине тремя годами ранее. Фактически индусы некоторое время учились у ирландцев. Когда молодой Джавахарлал Неру посетил Дублин, он счел партию Шин фейн “самым интересным движением… Их доктрина — не просить о милостях, но вырывать их”. Когда индийский визионер Бал Гангадхар Тилак хотел выразить протест против разделения Бенгалии, он воспринял ирландскую тактику бойкота. Даже президентом ИНК в декабре 1918 была избрана ирландка — Анни Безант, полубезумная теософка, которая полагала, что ее приемный сын [Джидду Кришнамурти] был “новым воплощением Мирового Учителя”, и которая видела в гомруле ответ на индийский вопрос.

Но важны были не националистические потрясения сами по себе, а тот факт, что они потрясли империю. Прежде британцы не испытывали сомнений в допустимости стрельбы в защиту своей империи. После восстания в Морант-Бэе настроения начали меняться. К моменту Амритсарской бойни решимость, некогда проявленная людьми, подобными Клайву, Николсону и Китченеру, казалось, совершенно испарилась.

* * *

В этот тревожный межвоенный период был человек, продолжавший верить в Британскую империю. Британцы для него были “восхитительно подготовленными людьми”, которые “триста лет работали, чтобы добиться доминирования в мире в течение двух столетий”. Они “изучили искусство быть господами, искусство, как держать узду так, чтобы туземцы даже не замечали ее”. Даже его любимый фильм — “Жизнь бенгальского улана” — был на имперскую тему.