— Что же теперь?
— Я напишу новую пьесу. И так, чтобы зал и смеялся и рыдал!
— Я верю в тебя, но переоденься, не то отец…
Но переодеться Савиньон не успел.
Жозеф уже донес отцу о приходе брата, и господин Абель де Мовьер-де-Сирано-де-Бержерак, уже тучный и седой, с багровым лицом, словно вырубленным из красного песчаника, ворвался в комнату жены.
— Что это за проходимец? — закричал он. — Лохмотья? Посмел в них явиться сюда после драки, непутевый!
Савиньон, покорно склонив голову, подошел к отцу, чтобы поцеловать ему руку.
— Прочь, нечестивый! — брезгливо отпрянул отец. — Ты можешь вызвать только омерзение! Чего пришел? Бездельник! Тунеядец! Таверны, женщины, вино, дуэли! И вид бродяги! О подвигах беспутных слышал, обливался слезами, которые от гнева высыхали у меня еще на глазах.
— Абель, я умоляю! Ведь это сын наш!
— Молчите, сударыня! Нас этим сыном наказал господь!
— Я старался, отец, не доставлять вам хлопот.
— А теперь решился. Не только камзол, но и совесть износилась?
— Как бы ни изодран камзол, но в нем я только что стоял перед его высокопреосвященством господином кардиналом Ришелье.
— Не лги! — вскипел отец. — Последние лакеи вытолкали бы тебя, спустили с лестницы дворца.
— Сам Ришелье предлагал мне остаться при нем поэтом.
— И ты отказался? Не смеши родителей и Жозефа, который, конечно, подслушивает у дверей.
— Да, отказался, ибо не хочу никому служить.
— Единственные слова правды, которые я слышу: «не хочу служить»! Не хочу зарабатывать деньги.
— Я не отказываюсь от службы, я не хотел лишь бить при этом поклоны. Но когда кардинал предложил мне вступить в полк, я согласился.
— Опять вранье? Сам кардинал!.. Ха-ха! Да как ты до него добрался?
— Решение его высокопреосвященства и привело меня к вам, почтенный мой отец. Я в самом деле зачислен в роту гасконских гвардейцев.
— К капитану де Карбону? Не верю!
— Тогда, пожалуйста, взгляните на этот документ. Быть может, глаза нотариуса не откажут вам?
И Савиньон вынул из кармана рваного камзола заветную записку кардинала.
— Жозеф! Очки! — крикнул господин Абель.
Жозеф тихо открыл дверь, за которой он действительно стоял, и передал отцу очки в железной оправе. Тот напялил их на нос.
— Что вижу! — вне себя от изумления воскликнул господин Абель. — Сам Ришелье, письмо к папе, какой-то Кампанелла! Рука самого кардинала, сомнений нет! Но как это поручение досталось тебе?
— Быть может, кардинал объяснит это вам при личной встрече.
— При личной встрече? И ты можешь устроить это мне? О боже! Неужели обо мне могут вспомнить только из-за этого бретера, моего сына?
— Вы сами же спросили, могу ли я устроить вам встречу с кардиналом.
— Жозеф! Ты слышишь, он вхож туда!.. О боже!
— Я вхож, как видите, но теперь лишь как гвардеец роты капитана де Карбон-де-Костель-Жалу.
— Но ведь это же конь, мундир, вооружение! Не меньше тысячи ливров!..
— Но иначе мне не выполнить поручение кардинала, а следовательно, не явиться снова к нему, как вы в том заинтересованы.
— Это уже совсем другое дело! Но ты разоряешь меня! Я вынужден буду затронуть основной капитал, уменьшить ренту.
— Я возмещу затраты, как только театр заплатит мне за принятую пьесу.
— Ее освистали и денег не заплатят, — тихо вставил Жозеф.
— Снимай скорей эти лохмотья, они мне выворачивают душу. Но подпись кардинала! Лишь она заставит меня помочь тебе для вступления на военную службу. По крайней мере, все-таки будешь служить. Но кому? Кардиналу или королю?
— Франции!
— Отец, неужели вы решитесь разорить нас всех? — спросил Жозеф.
— Молчи! — прервал отец. — Не понимаешь, чего стоит эта подпись!
Так королевскому писцу господину Абелю де Сирано-де-Мовьер-де-Бержераку пришлось согласиться на трату части основного капитала, кстати сказать, полученного им в приданое за женой.
Савиньон почувствовал, что он выиграл сражение, попробовал было «развить наступление» и оговорить интересы сестренки, но, услышав лишь первые слова Савиньона, господин Абель сердито замахал руками.
— Нет, нет! И слышать не хочу. Ты — на войну, а эти двое, — он махнул рукой в сторону Жозефа, — в монастырь!
Сирано ошибся бы, думая, что его отец согласился дать деньги ему. Нет, потомком Жан-Жака де Сирано, королевского егеря при Людовике Безумном, владела идея использовать привилегию, дарованную его предку больным королем, и только ради этого, чтобы приблизиться пусть хоть через нелюбимого сына, ко двору, быть принятым там и когда-нибудь показать всем придворным, что он, простой королевский писец, кое в чем превосходит всех графов и герцогов, согласен был господин Абель на расточительную трату.
Как бы то ни было, но коня и снаряжение гвардейца Савиньон получил.
Мать заботливо собрала его в дальний путь.
На восточных границах Франции, в особенности близ города Музона, шла война с испанцами, которую следовало избежать.
Савиньон, пробыв у матери несколько дней, полностью оправился и готов был к любым испытаниям, которые не заставили себя ждать.
Глава вторая
ЗАКЛАДНАЯ ЗАПИСКА
Не помогает счастье нерадивым.
Софокл
Всадник на усталом, еле передвигающем ноги коне, оставив позади не одну сотню миль, остановился у ватиканских ворот. Конь поник головой, готовый упасть. Всадник соскочил на землю и любовно похлопал его по взмыленной шее.
Граубинденец с длинной шпагой на боку направился к приехавшему с наглым, угрожающим видом.
— Пакет! Его святейшеству папе! — по-французски произнес путник.
— Чего бормочешь, будто сопли нос забили, — грубо по-немецки крикнул граубинденец.
Приехавший не знаком был с этим языком, а страж, видимо, хоть и знал французский, как все швейцарцы, не желал на нем говорить.
— Немедленно пропусти меня к его святейшеству, я — гонец самого его высокопреосвященства кардинала Ришелье.
— А что мне твой Ришелье? — заявил страж, протягивая руку для приема обычного подношения, пусть и не слишком тяжелого кошелька, но приезжий или не понимал этого, или не желал понять.
Запыленный, усталый с дороги, он не хотел терять времени и, считая, что упоминание кардинала Ришелье служит достаточным аргументом, отодвинул стража в сторону, чтобы пройти в ворота в ватиканской стене, но страж вздыбил усы, оскалил желтые зубы, прокричал немецкое ругательство и обнажил шпагу.
Происшедшее затем надолго запомнилось граубинденцу. Шпага его неведомо как вылетела из его руки и взвилась к небу, потом со звоном ударилась о камень дороги.
Испуганный страж, уверенный, что сейчас его проткнет шпагой проклятый француз, бросился бежать, взывая о помощи.
К нему уже спешили два граубинденца, на ходу выхватывая шпаги.
Приехавший тем же непостижимым приемом выбил одну за другой шпаги поочередно вступивших с ним в бой стражников, но не ранил ни одного из них. Теперь к нему с алебардами наперевес бежало еще несколько наемников.
Но властный голос остановил их.
К приехавшему направился офицер-швейцарец, командовавший охраной ватиканского дворца.
Он видел необычайное искусство гонца и, имея на это свои виды, почтительно приветствовал его:
— Прошу извинения, синьор, за доставленное вам беспокойство моими солдатами, но надо учесть, что именно за это им выплачивают жалованье из ватиканской казны. Так о чем вы не смогли договориться с моими молодцами, заставив теперь меня наложить на них серьезные взыскания? Денежные, конечно, ибо все мы работаем за деньги, и они служат нам и средством существования, и дисциплинарного воздействия. Какой смысл сажать их на гауптвахту и бесплатно кормить? Не лучше ли за неуменье фехтовать оштрафовать? Не так ли, синьор?
Офицер говорил на французском языке с швейцарским акцентом, вставляя некоторые итальянские слова, когда дело касалось обращения к собеседнику.
Приехавший сообщил, что привез срочное послание святейшему папе от кардинала Ришелье.
— Из Франции? И вы проделали такой путь на этом бедняге коне?
— Увы, я не мог менять лошадей, как это делают обычные гонцы. У меня поручение личное.
— Мы договоримся с вами об этом, синьор. Я проведу вас в папские хоромы, при одном условии, однако, — если вы обучите меня своему превосходному приему обезоруживания противника.
— Охотно, приятель! — согласился приехавший. — Где мы можем заняться уроком фехтования?
— Во дворе за крепостной стеной, синьор, если это вас не слишком затруднит.
— Лишь бы не затратить на это излишне много времени, господин офицер.
— Я постараюсь быть прилежным учеником.
Стражи-граубинденцы изумленно смотрели, как их офицер провел приехавшего, который, безусловно, не передал ему кошелька с монетами, они за этим следили, чтобы не прозевать своей доли. Оба прошли через приоткрытые для них ворота и сразу же обнажили шпаги.