Читать интересную книгу Сталинград - Энтони Бивор

В 5:20 на «Таци» разорвались первые снаряды. Основная часть советских танков подошла к аэродрому не по дороге, а напрямую через степь. Из-за неразберихи и шума многие летчики не сразу поняли, что происходит, даже когда вспыхнули два подбитых «юнкерса». Фибиг лично отдал приказ по рации: «Уходим все! Курс на Новочеркасск!» Пилотам не нужно было повторять дважды. Несмотря на первоначальное смятение, паники, на удивление, не было. Самолеты взлетали непрерывно, хотя подбитых машин оказалось много. Для русских Т-34 это была стрельба в тире на ярмарке. Некоторые танки вели неприцельный огонь на ходу. Одна «тридцатьчетверка» протаранила «юнкерс», выруливающий на взлетно-посадочную полосу. Взорвались и сгорели и самолет, и танк. Многие «юнкерсы» сталкивались друг с другом во время рулежки и гибли под огнем танков. С каждой минутой видимость становилась все хуже. Остававшимся на земле самолетам приходилось маневрировать между пылающих обломков. Наконец в 6:15 одним из последних взлетел сам Фибиг. Всего спаслись 108 трехмоторных «Юнкерсов-52» и 16 учебных машин Ю-86. 72 потерянных на «Таци» самолета составили около 10 процентов всей транспортной авиации люфтваффе.

После этого дерзкого рейда Баданов в течение пяти дней оставался отрезан от своих. Его части были сильно потрепаны, боеприпасы подходили к концу. Корпус выдержал удары немецких войск, и Сталин по достоинству оценил этот подвиг. Соединение было преобразовано во 2-й гвардейский танковый корпус, а сам Баданов первым получил учрежденный недавно орден Суворова. Советские газеты писали, что танкисты Баданова уничтожили 431 вражеский самолет. Главным результатом атаки корпуса Баданова стало то, что немецкая транспортная авиация лишилась «Таци». Люфтваффе пришлось перебазироваться еще дальше от Сталинграда на совершенно неподготовленный аэродром.

Исход миссии Гота был предрешен – спасительной она не стала. Угроза левому флангу группы армий «Дон», а также возможность прорыва в направлении Ростова (что, скорее всего, подтвердил на допросе начальник штаба 3-й гвардейской армии, взятый в плен 20 декабря) вынудили Манштейна пересмотреть свой первоначальный план. Танковые части на Мышкове, встретив упорное сопротивление, несли большие потери: только за один день 6-я дивизия потеряла 1100 человек. Вечером 23 декабря корпуса Гота получили приказ отходить назад. Каких-либо объяснений не последовало. «Всем до самого последнего интенданта в обозе стало понятно, – писал в те дни генерал Раус, – что Сталинградская битва проиграна. Хотя никто толком не знает, какими причинами был вызван приказ фельдмаршала, и офицеры, и солдаты почувствовали, что произошло что-то ужасное».[717]

В ту же ночь Паулюс и Манштейн обсудили ситуацию по телетайпу. Манштейн сообщил, что 4-я танковая армия встретила ожесточенное сопротивление, а итальянские войска на северном фланге разбиты. Паулюс спросил, получит ли он наконец разрешение прорываться из окружения. Манштейн ответил, что согласия верховного командования до сих пор нет. Он намеренно не вдавался в подробности. Если бы Паулюс узнал правду, он бы понял, что 6-я армия обречена.

16 декабря подул пронизывающий северо-восточный ветер. Все покрылось инеем – телеграфные провода, голые ветви деревьев, подбитая боевая техника. Земля промерзла так сильно, что звенела под ногами, словно листы металла. С наступлением ночи, после кроваво-красного заката, белый ландшафт ненадолго окрасился арктической голубизной. Русские защитники Сталинграда были рады морозам – природа становилась их естественной союзницей. Один солдат писал своей жене: «У нас здесь началась настоящая зима. Отличный морозец! Я чувствую себя хорошо, но от тебя писем нет».[718]

Больше всего радовались холодам солдаты 62-й армии Чуйкова в самом Сталинграде, на протяжении пяти недель слушавшие ужасный скрежет льдин по ставшей совершенно непригодной для судоходства Волге. Все это время они жили на неприкосновенном запасе – 12 тоннах шоколада – да тех жалких крохах, что сбрасывали маленькие бипланы У-2. В ночь на 16 декабря река наконец замерзла: отдельные льдины, наткнувшись друг на друга, соединились в один сплошной прочный покров. Сначала по льду проложили дощатый пешеходный настил. Затем из веток, которые сверху поливали водой, соорудили настоящие переправы. В течение следующих семи недель через Волгу прошли 18 000 грузовых автомобилей и 17 000 других машин. Первым делом по льду в полевые госпитали на левом берегу вывезли раненых, а на правый переправили артиллерийские орудия, в том числе 122-миллиметровые гаубицы для стрельбы в упор с минимальным углом возвышения – они были необходимы для того, чтобы разрушить главное административное здание завода «Красный Октябрь», превращенное немцами в крепость.

У частей вермахта почти не было снарядов, поэтому переправы через Волгу практически не обстреливались. Бойцы 62-й армии смогли вздохнуть спокойно. Теперь берег выглядел мирно, если не сказать живописно. Он чем-то напоминал поселение золотоискателей с импровизированными хижинами из подручных материалов и брезентовыми навесами над вырытыми в земле ямами. Бойцы кололи и пилили дрова. Полковой почтальон с кожаной сумкой через плечо шел мимо кромки льда на командный пункт, не без оснований рассчитывая на то, что там его угостят кружкой горячего чая из медного самовара. Повара с термосами, полными горячей еды, спешили к бойцам на передовую. Солдаты переходили Волгу по льду, чтобы попариться в бане и вернуться на следующий день чистыми, а главное – без вшей.

19 декабря генерал Чуйков тоже отправился на левый берег – впервые с тех пор, как в октябре переместил свой штаб. Он шел по льду. Дойдя до противоположного берега, Чуйков, вероятно, обернулся, чтобы посмотреть на руины, которые обороняла его армия. Генерал был приглашен на торжественный вечер, устроенный командующим войсками НКВД генерал-майором Рогатиным в честь 24-й годовщины создания органов ВЧК—НКВД. На обратном пути Чуйков провалился в полынью, и его пришлось вытаскивать из ледяной воды.

Если русских холода обрадовали, то врачей армии Паулюса они повергли в ужас. Для этого было несколько причин. Жизнестойкость их пациентов, как раненых, так и больных, резко снизилась. Воздействие мороза на открытые раны часто становилось причиной летального исхода. Резко увеличилось и число ранений не осколками артиллерийских снарядов и «катюш», а комьями промерзшей насквозь земли, на которую они падали. Особенно опасны такие ранения были, если комья попадали в живот. С середины декабря наблюдался «непрерывный рост числа случаев сильного обморожения».[719] Конечности не просто распухали и становились багровыми – в этом случае еще могли помочь мази и повязки, и солдат возвращался в строй, – но и чернели, что уже было предвестием гангрены. Тогда требовалась срочная ампутация.

В начале второй недели декабря врачей озадачило еще более тревожное явление. Солдаты все чаще умирали внезапно, «не получив ранения, не страдая от какой-либо поддающейся диагнозу болезни».[720] Конечно, продовольственные пайки сильно уменьшились, и все же, по мнению медиков, было еще слишком рано, чтобы говорить о смерти от голода. «В заключениях о смерти мы писали, – свидетельствует один патологоанатом, проводивший вскрытия, – переохлаждение… истощение… неизвестное заболевание…»[721] Ни один из примерно 600 врачей, находившихся в «котле», еще не осмелился написать о летальном исходе вследствие голода.

15 декабря доктор Гиргенсон, главный патологоанатом 6-й армии, в то время работавший в госпитале рядом с аэродромом в Тацинской, получил приказ на следующий день вылететь в «котел». «К сожалению, у нас нет для вас еще одного парашюта», – сказал ему летчик, когда на следующее утро на рассвете врач явился на «Таци». Впрочем, в тот день самолету пришлось вернуться из-за сильного снегопада. В Сталинграде Гиргенсон оказался только 17 декабря. На подлете пилот сказал, что под ними «Питомник». Доктор выглянул в иллюминатор и увидел «белое снежное покрывало, испещренное бурыми воронками».[722]

Генерала Ренольди, начальника медицинской службы 6-й армии, Гиргенсон нашел в закопанном в землю на краю аэродрома железнодорожном вагоне. Ренольди сделал вид, будто ничего не знает о миссии Гиргенсона, сославшись на то, что его захотел видеть доктор Зеггель, ведущий специалист по внутренним болезням Лейпцигского университета. Он же, Ренольди, на данном этапе считает интерес к этому вопросу сильно преувеличенным.[723] Из «Питомника» Гиргенсона доставили в армейский полевой госпиталь, расположенный рядом с железнодорожным вокзалом в Гумраке, а также с командным пунктом Паулюса. Штаб размещался в обшитом досками блиндаже, устроенном в крутом склоне балки. Обстановка была поистине «роскошной»[724] – она включала в себя чугунную печку и две широкие койки. Больше всего Гиргенсона изумило чистое постельное белье. Все это резко контрастировало с тем, в каких условиях находились раненые (в основном это были неотапливаемые палатки, температура в которых опускалась до минус 20 градусов).