Но как выйти навстречу долгожданным союзникам? Неловко окликнешь и пулю схлопочешь.
— Давай споем! — предложил Смоляк.
— С ума сошел!
Но Ян затянул уже песню, которую частенько пели англичане в «садке для угрей»: Go to long to Tipperery… Она прозвучала как пароль. Изумленные коммандос долго не могли понять, каким образом эти русские оказались на итальянском острове. Чтобы окончательно развеять их сомнения, моряки отвели их в грот и показали притопленную сверхмалую подлодку. Только тут разговор пошел на полном доверии. Более того, Кондратьев стал требовать, чтобы разведчики взяли их с собой, поскольку они располагают важными сведениями о диверсионно-штурмовых средствах итальянского флота. Особенно уговаривать не пришлось. Лейтенант Томпсон, командир группы, без лишних слов кивнул на шлюпку. Они едва поместились в ней впятером, но мощный мотор довольно резво помчал их на юг, в точку рандеву с кораблем-носителем.
— Эх, проститься не успели! — вздохнул Смоляк, глядя на удаляющийся остров. Кондратьев молча с ним согласился. Чего доброго, Тереза с Франей запишут их в покойники да поминать начнут… Но тут их мысли резко изменили ход: прямо по курсу в двух кабельтовых всплыла подводная лодка. Шлюпка подвалила к кормовым рулям глубины и мягко ткнулась носом в мокрый черный борт. В считаные минуты вся группа перебралась в рубку и скрылась в стальном колодце входной шахты. Кондратьев с нескрываемым удовольствием вдыхал запахи резины, соляра, селедки, краски и еще чего-то неистребимо лодочного… Полугостей-полупленников быстро определили на жительство в тесной двухместной каютке, запретив хождение по отсеку. Кондратьев не обиделся. Он и сам бы так поступил, попади к нему на корабль столь подозрительные типы, как они с Яном. Оставалось лежать и гадать, куда идет лодка — на Мальту? В Гибралтар? В Алжир? Так и не угадали. На третьи сутки похода английская субмарина пришвартовалась в тунисском порту Бизерта. Об этом они узнали только в кабинете какого-то чина британской разведки. И содержали, и допрашивали их порознь. Но так как ни Кондратьев, ни Смоляк ничего не скрывали, а более чем охотно рассказывали весьма интересные для спецслужб вещи, то хозяин кабинета — пожилой майор с серебряной щеточкой усов — весьма подобрел к своим подопечным и даже предложил однажды за чашечкой кофе с коньяком перейти на службу в британский флот в качестве инструкторов подводно-диверсионного дела.
— Я готов принять ваше предложение, — дипломатично ответил Кондратьев, — если на то будет согласие моего командования.
— Но здесь у нас нет связи с вашим командованием. И я предлагаю вам воевать с Гитлером в общих рядах. Ведь вы же не собираетесь отсиживаться в Африке, пока мы не разобьем Германию? Кончится война, и мы поможем вам вернуться на родину. Слово офицера Ее Величества!
— Я прошу вас помочь мне вернуться сейчас!
— Это невозможно: до ближайшей советской границы отсюда тысячи миль. Я предлагаю вам достойный любого офицера выход: сражаться с общим противником в союзнических рядах. Будьте реалистом, мистер Кондор! Иначе нам придется интернировать вас до конца войны!
— Я подумаю… — уходил от прямого ответа Кондратьев. — Я подумаю…
Даром что не добавлял: «над третьим вариантом вашей альтернативы». И думал ночи напролет, как выбраться из этой новой ловушки.
Бизерта. Октябрь 1943 года
Убедившись, что русские моряки выдали всю информацию об итальянских сверхмалых лодках, какой владели, майор Шеклтон потерял к своим подопечным всякий интерес. Да и итальянцы теперь повернули оружие против бывших союзников. Тем обиднее было сидеть взаперти сутками напролет. Правда, им позволялось выходить во дворик, огороженный со всех сторон высокими глинобитными стенами, ослепительно выбеленными известью. Здесь под старым перекрученным оливковым деревом они часами резались со Смоляком в нарды или помогали английским солдатам менять на джипах пробитые скаты. Кормили их вместе с охранниками из комендантского взвода. На ночь запирали в тесной безоконной каморке, где с трудом умещались две походные раскладные койки. Дни менялись один за другим, пустые и одинаковые, как стреляные гильзы.
— Может и в самом деле перейдем к ним на службу? — предлагал Смоляк.
— Тебе проще, — усмехался Кондратьев. — У тебя правительство в Лондоне. А у меня в Москве. Не поймут меня, брат… Мне еще эту «автономку» припомнят… Надо к своим пробиваться!
Однажды в воротах их белой темницы застрял огромный армейский грузовик. Все принялись его дружно выкатывать. Как всегда, помогали и русские. Никто не обратил внимания, что сначала один из них, а потом другой подлез под машину, чтобы толкать ее со стороны улицы. И так же никем не замеченные в общей суете оба добровольных помощника вдруг исчезли в пестром потоке восточной толпы. Выбравшись на самую окраину Бизерты, беглецы заглянули в тихую кофейню перевести дух.
— Интересно, чем тут расплачиваются, — спросил Смоляк, жадно втягивая аромат жареных кофейных зерен. — Динарами или фунтами?
— Тебе не один черт, когда у нас и гроша ломаного нет? — вполголоса ответил Кондратьев.
— Простите, — по-русски откликнулся старичок, сидевший за столиком в углу. — Но мне было бы приятно угостить соотечественников!
— Вы кто? — подсели к нему обрадованные моряки. Старичок заказал две чашечки кофе с двумя стаканами холодной воды и только после этого представился:
— Лейтенант российского императорского флота Максимов Дмитрий Анатольевич. — А вы, господа?
— Мы не господа, — насупился Кондратьев. — Мы товарищи.
— Ну это как сказать! — встрепенулся Ян. — Что до меня, так я пан Смоляк, поручник маринарки.
Знакомство, однако, состоялось.
— И давно вы здесь? — хмуро спросил Кондратьев.
— С одна тысяча девятьсот двадцатого года, — четко доложил шестидесятилетний лейтенант. — Как ушли из Севастополя всей эскадрой, так и несу здесь стационерскую службу. В порту сторожем на блокшиве работаю. А вас каким ветром, позвольте спросить, занесло?
Даже в самом кратком пересказе одиссея «капитана Кондора», как представился старику Кондратьев, производила впечатление. И Дмитрий Анатольевич поспешил пригласить друзей по скитаниям к себе.
— Чем меньше вы будете мозолить глаза аборигенам и «томми», тем дольше вы сохраните свою свободу.
Уговаривать особо не пришлось. Максимов провел их задворками туземных кварталов к своему дому, такому же плоскокрышему и белому, как и все остальные. Жена хозяина, немолодая берберка, постелила гостям на втором этаже и собрала нехитрый ужин из тыквенной каши и зеленого чая.
Утром Дмитрий Анатольевич принес из порта новость: в Сирию уходит пароход с большим некомплектом команды.
— В кочегары пойдете? — спрашивал Максимов. — Доберетесь до Сирии, а там до Ирана рукой подать. В Тегеране Красная Армия стоит.
— В Сирии польский корпус генерала Андерса! — оживился Смоляк. — Надо идти! А что за пароход?
— Да грек какой-то… Немецкие трофеи в Тартус везет.
— Как же нас без документов возьмут? — поинтересовался Кондратьев.
— Уголек шуровать и без паспорта можно. Платить не будут, а за харчи довезут… Эх, мне бы годков десять скинуть, с вами бы пошел. Вы уж за меня Севастополю поклонитесь!
* * *
…Старый угольный пароход «Минерва» под полосатым греческим флагом стоял в торговой гавани и принимал ящики с продовольственными запасами разбитой армии генерала Роммеля. Грузили коробки с галетами, бочки с пальмовым маслом, палатки, кипы солдатских одеял… Все это предназначалось для французских и польских частей, дислоцированных в Сирии и Палестине.
Ведомые портовым сторожем, Кондратьев и Смоляк вступили на разбитый трап «Минервы». Вступили на тропу новых приключений, которыми они уже были сыты по горло.
Глава одиннадцатая.
«ОН ШЕЛ НА ОДЕССУ, А ВЫШЕЛ К ХЕРСОНУ»
Капитан «Минервы» — седой небритый грек в измятой фуражке — встретил кандидатов в кочегары весьма безразлично. Максимов долго объяснял ему что-то по-французски, потом махнул рукой, засмеялся и сказал:
— Он говорит, что это его последний рейс, и ему все равно, кто будет швырять уголь в топку котлов, хоть сам дьявол. Лишь бы машина получала пар. Велел идти к механику, тот покажет койки в кубрике и места в кочегарке.
Механик, жуликоватый тип неизвестного рода-племени, записал их имена в судовую роль; поскольку он же выполнял и обязанности чифа — старпома, свел новичков в кубрик — темную ржавую железную коробку без иллюминаторов, показал свободные койки, потом на ломаном английском языке объяснил порядок вахт и время приема пищи. Все это время Максимов, как добрый родитель, пристраивающий своих чад к делу, был рядом. Они распрощались с ним на причальной стенке, крепко обнявшись и пообещав, что если доберутся до Севастополя, то отдадут городу земной поклон от лейтенанта-черноморца Максимова.