И экипаж с немым изумлением воззрился на него….
«Вася…Ты…ГОВОРИШЬ?» — пролепетал Додик.
«Да»
«А что же ты, мать, мать, мать, молчал всё это время?!! Отчего не говорил?!» — взвился Солдатенко
«Не хотел. Нужды не было» — солидно ответствовал Вася…
Двадцать два часа сорок минут. КулИково поле.
«Ну-ка, ну-ка, расскажи поподробней…»
«Да что тут, товарищ генерал…Моя в 15-том полку связи мал-мало служу, в телеграфной роте…Призывался ещё когда- моя в Анадыре товарищу военкому шибко говорил- в погранвойска хочу, однако!
Разнарядки нет, говорит…пришлось научиться столбы ставить…Фашисты когда напали- мы всё столбы ставили, ставили — шибко много ставили…потом их все выкапывали, потом в Минск, в расположение пошли мало-мало.
Пока шли- моя винтовка нашёл. Лежит на земле, однако! Шибко не порядок…Себе её взял, потому как народное имущество! Глупый люди! Тебе не нужно- зачем тогда винтовка земля бросай? Винтовка три песца стоит. Шибко кто-то дурак, совсем как лоча! Не нужно тебе — тогда в колхоз отдавай.
Потом нас товарища Ворошилов мало-мало встречал, слова разные говорил, ши-и-и-бко ругайся, я почти всё понимай…
Зачем его зря ругайся? Чукча умный люди.
Просто скажи- давай в Минск зря не ходи, давай тут помирай. Етти! Какой мне радость туда-сюда напрасно броди, зря ноги мучай? Тут так тут.
Потом пушки стреляй, шибко-шибко. Моя даже испугайся, что моя оглох.
Потом самолётка до-о-олго летай, бомбы бросай…Моя товарища сержанта говори- моя можно самолётка стрели? Товарища сержанта не разрешай, потому что моя не попадай…Потом товарища сержанта мал-мало помирай.
Запрещай больше никто нет. Моя стреляй. Всё, однако.»
«И что?!»
«Моя стреляй- моя попадай. Пачка патронов- песцовая шкурка стоит…»
(В Реальности: «Связист при КП дивизии отправился проверять линию. Не успел он выйти из леса, как чуть ли не прямо на него стал пикировать «мессершмитт». Боец не растерялся, вскинул винтовку и выстрелил бронебойным патроном в самолет. Повиляв из стороны в сторону, стервятник сел в нашем расположении, пилота взяли в плен. Оказалось, что пуля угодила летчику в руку, гитлеровец не смог крепко держать штурвал и едва-едва сумел посадить самолет.»)
Там же, чуть позже…
«Что говорят пленные?»
«Товарищ генерал, фашисты просто ошеломлены…После первого боя их у нас было немало, и почти каждый из них говорит о «новом страшном оружии русских», от которого «танки горят, как факел». Один пленный ефрейтор-танкист даже так сказал: «Когда мы наступали, мы думали, что вот-вот русские батареи откроют огонь, и мы их подавим. Но русские молчали. Это нас сильно встревожило. Потом командир танка дал приказ «Вперед!», и мы пошли. Если бы я знал, что у русских такое мощное зажигательное оружие, я бы повернул обратно…» Когда мы ему показали это «мощное зажигательное оружие», он очень удивился.»
«Честно говоря, я бы тоже…удивился…
Ну ладно, товарищи командиры. Самое главное, что поле- осталось за нами. А это значит, что немецкие танки, оставшиеся на нём- завтра снова перед нами не появятся…Начинж?»
«Так точно, товарищ генерал…все, что можно было бы починить- подожгли бутылками…теперь уж точно не починят!»
«Добро…теперь- дело печальное. Комиссар- тебе поручаю.
Тело Климента Ефремовича — доставить в Минск… Как хочешь, что хочешь делай- но оно не должно попасть в руки врага. Пусть не тщатся фашисты, что убили русского полководца.
Эх, товарищ Маршал, товарищ Маршал…твоё ли дело было в атаку ходить? Ты Фронт спасать должен…Эх, как же нам тебя будет не хватать…
Горе — то какое, а?
Ну, ладно. Ты, комиссар, там с ним по дороге по нежнее…челюсть ему, что ли, подвяжи…»
«Я тебе…товарищ Руссиянов, сейчас…. самому челюсть подвяжу. И кстати? Где моя Почётная Революционная шашка?!»
Перед остолбеневшими командирами, придерживаясь рукой за ствол сосны, бледный, на неверных, дрожащих ногах, в залитой засохшей кровью гимнастёрке — стоял товарищ Ворошилов.
Хор Красной Армии под управлением Бориса Александрова:
«БУДЁННЫЙ НАШ БРАТИШКА,
С НАМИ ВЕСЬ НАРОД!
ПРИКАЗ-НОСОВ НЕ ВЕШАТЬ И СМОТРЕТЬ ВПЕРЁД!
ВЕДЬ С НАМИ ВОРОШИЛОВ-ПЕРВЫЙ КРАСНЫЙ ОФИЦЕР!
СУМЕЕМ ОТСТОЯТЬ МЫ ЭС.ЭС.ЭР!!!!»
(Автор опять бредит? Читатель, на войне случается всякое…На соседнем, Юго-Западном фронте, геройский комиссар Поппель, который сейчас фашистов под Дубно громит- был свидетелем, как командира танкового корпуса вообще похоронили…То есть в землю закопали. А комиссар захотел проститься со старым другом…Откопали — а генерал-то живой…)
Двадцать два часа пятьдесят минут. Москва, Кремль, кабинет товарища Сталина.
Поскрёбышев: «Пройдите, товарищи…»
И в кабинет вошли друг за другом- прославленный в песнях народный герой, второй кавалер Почётного Революционного оружия, Маршал Советского Союза и победитель японцев при ХалхЫн-Голе, впрочем, «органически ненавидящий штабную работу», генерал армии…
«Ну что, товарищ Жюков…как Ваше мнение о положении на Западном фронте?»
«Товарищ Сталин, наши войска громят фашистов, и скоро мы их совсем разобьём сначала в приграничном сражении, а потом будем добивать фашистского зверя в его логове..»
Сталин, печально отмахнувшись от него рукой, как от юродивого на паперти Успенского Собора, только и сказал: «Ну, это не серьёзно…»
Обращаясь к Будённому: «А твои соображения, Семён Михайлович? Ты знаешь, что сейчас делается в Белоруссии?»
Будённый, лихо и бодро: «Нет, товарищ Сталин, не знаю!»
Сталин, оторопело: «Семён Михайлович, почему?! Ты ведь не драгунский вахмистр, ты — Заместитель Наркома!»
Будённый, обиженно: «Так я же заместитель по тылу…А оперативными вопросами ведает Генштаб, и его начальник…(свирепый проблеск орлиных глаз из-под мохнатых бровей)…Его начальник меня к ним — не допускает…»
Сталин: «Это же глупость! Почему ты не сказал мне раньше?»
Будённый: «Как же, скажешь тебе… размордел ты, Коба! Забронзовел…на кривой козе к тебе не подъедешь… Чайку уж попить не зайдёшь, как бывало подо Львовым… Цербер твой не пустит!
МЕНЯ- не пустит, а? Чапая Василь Иваныча ты тоже наверное, не пустил бы без доклада, а, Коба?
Молчишь? Ну, молчи, молчи…
Думал я, Коба, что от дел меня отстранять- это такая ему (кивок на Жукова) установка дана… свыше…Уж я и ДОПРовский чемоданчик от греха собрал! Да я бы в тюрьму не пошёл, нет…Залёг бы за пулемёт у себя на даче, да и…»
Сталин, склонив голову, с горечью молча слушал тяжёлые, и обжигающие, как расплавленный свинец, слова…
С громким, как выстрел, хрустом, сломалась трубка в сталинской руке…
«Всё, СемЭн Михайлович…
Всё, я сказал!
Прав ты, наверное.
Но некогда нам обиды вспоминать. Беда у нас… Владимир Ильич нам государство оставил, чтобы мы его рОстили и лелеяли, а мы его чуть — не просрали…
Есть решение Политбюро- образовать особый фронт. Резервный. Назначить командующим армиями второй линии стратегической обороны- товарища Будённого. Членом Военного Совета- назначить секретаря ЦК ВКП(б) товарища Маленкова. Поручить товарищу Будённому сорганизовать штаб, с местопребыванием в Смоленске…
Задача: немедленно выстроить оборонительный рубеж — Западная Двина, Полоцк, Витебск, Орша, Могилёв, Мозырь. Для обороны используешь силы 13, 19, 20, 21 и 22 Армий.
Кроме того, начинай формировать тыловой оборонительный рубеж — по линии Селижарово, Смоленск, Рославль, Гомель силами 24 и 28 Армий Резерва Ставки. Возможно, ещё подбросим 2 армии Московского Народного Ополчения…
Времени у тебя нет совсем.
Так что давай пиздуй, прямо сейчас.»
Будённый: «А начштаба дай мне товарища Соколовского- я с ним в Штабе Московского военного округа три года работал…И с Северного Кавказа мне дай генерала Доватора начальником кавалерии, а генерала Говорова- начальником артиллерии…»
Сталин, с угрозой в голосе: «Давай двигай булками, старый мерин, пока мы здесь не передумали, и я тебе товарища Мехлиса политкомиссаром не забубенил…»
Будённый, выходя из кабинета и лихо ухмыляясь в знаменитые «будённовские» усы — «Мерин, мерин… Старый конь борозды не испортит! А Соколовского-то я выцыганил…»
И, невольно заградившему ему дорогу Жукову: «А ну, пшёл на хер…щ-щ-щанок…»
«Будённый наш братишка,
С нами весь народ…»
В это же время. Западный Фронт. КулИково поле.
Он стоял — придерживаясь рукой за ствол сосны, бледный, на неверных, дрожащих ногах, в залитой засохшей кровью гимнастёрке…И улыбался…
Руссиянов и все окружавшие его командиры кинулись к нему, обнимали, гладили грязное, колючее лицо, не веря своим глазам, не веря своему счастью…