Читать интересную книгу Тень евнуха - Жауме Кабре

Последняя неделя сентября имеет для меня, одиноко чахнущего эстета, превратившего воспоминания в жизненно необходимый наркотик, особое значение, потому что в конце сентября отмечается День святого Микеля и День святого Маурисия – с разницей в полторы недели. Именно в ту неделю Микель и полетел в Лондон. Он должен был для интервью провести пару вечеров в Кембридже и решил, что если задержаться в Лондоне, то будет проще договориться с неуловимыми спутниками Рушди. Первые переговоры дали ему надежду на то, что ему удастся поговорить с человеком, за которым ведут охоту иранские мусульмане. От интервью со Стайнером у него осталось ощущение покоя. Мне было с ним спокойно, даже в те редкие моменты тишины, которыми прерывалась наша беседа. Стайнер много говорит, мало жестикулирует, возвращается к сказанному ранее, дополняя его, и постоянно выстраивает новые теории. Я почувствовал себя почти счастливым. Восторг интеллектуального характера более сдержан и выражается не столь явно, как влюбленность, но и не улетучивается с той же быстротой. После нашей встречи в Кембридже он обещал навестить меня в Лондоне через два дня (ему хотелось показать мне некоторые работы на тему еврейского вопроса, которых у него не было под рукой в Кембридже), и я заперся в гостинице, чтобы привести в порядок весь материал, пока еще свежий в моей памяти, и дежурить у телефона на тот случай, если обо мне вспомнят друзья Рушди. А позвонила Жулия (человек, взявший на себя миссию обеспечивать мою жизнь звонками) – подтвердить, что Дуран готов оплатить мне три-четыре дня, предназначенные для обреченные на провал поисков Рушди. «Спасибо, Жулия, там все нормально?» А она: «Да, все отлично, а у тебя?» А я: «Все отлично». – «Ладно, пока». – «Пока, до встречи».

Все гостиницы средней категории в этом мире имеют нечто общее с деревенскими домами. Светильники, висящие на их стенах, предназначены исключительно для того, чтобы ориентироваться в пространстве. Если же человеку нужно действительно хоть что-то рассмотреть, то это уже проблема. А если захочешь почитать, лучше даже и не пытаться. Но поскольку мне предстояло дежурить возле единственного телефона, который в Лондоне оказался в моем распоряжении, я купил себе настольную лампу, лампочку в шестьдесят свечей и убедил себя в том, что тумбочка, в ящике которой лежала Библия, замечательно подойдет для того, чтобы разложить на ней бумаги и писать. И часы снова полетели почти с той же безмятежностью, что и в Кембридже. И зазвонил телефон. Как я и предполагал, мне не сказали ни да, ни нет, а просто позвонили, чтобы сообщить, что завтра или послезавтра дадут определенный ответ. И что если они скажут «да», я должен быть готов к выходу через минуту, потому что заедут за мной немедленно после звонка, а если скажут «нет», то скатертью дорога. И я почувствовал себя еврейским народом, на ходу празднующим Пасху и готовым немедленно пуститься в путь в поисках Земли обетованной. И тогда события начали развиваться более стремительно. До ужина со Стайнером (за который платил Дуран) оставалось еще много времени. К полудню я уже вдоволь наслушался записей и отредактировал достаточное количество фрагментов. И, решив подарить себе несколько свободных часов, стал раздумывать, пойти ли в магазин пластинок на площади Пиккадилли или, например, в кино. А может, на мюзикл? Я раздумывал об этом, расхаживая по вестибюлю, и тут мне попались на глаза рекламные проспекты концертного зала «Перселл-Рум»: концерт, посвященный Арту Коллманну. С участием самого квартета «Арт Коллманн». Арт Коллманн собственной персоной. Микель решил, что ему очень повезло.

По дороге к занимавшему три корпуса Центру культуры на берегу Темзы Микель думал о Терезе. Он был там пару раз вместе с ней (и Армандом). В Королевском концертном зале. И оба раза Тереза сидела рядом со мной, а с другой стороны – Арманд. Тереза, я снова начал о тебе думать, хотя считал, что, погруженный в дела, совсем тебя позабыл. Может, ты тоже скучаешь? Но кларнет Арта Коллманна послушать, без сомнения, стоит. Если, конечно, билеты будут.

Билет я купил: судя по тому, что говорили в очереди, мне достался один из последних. Я тут же отошел подальше от касс, чтобы ко мне не приставали охотники за лишним билетиком, и поднялся в вестибюль, где мы с Терезой (и Армандом) дважды в ожидании концерта пили чай. Я нашел свободный столик возле лифта, у террасы с видом на Темзу, и вполне примирился с обстоятельствами.

За этим самым столиком Тереза говорила ему, что ей никак не удается избавиться от паники перед концертами. Никак. И Арманд молчал, глядя в сторону. Тереза уже знала, что с течением лет нервное напряжение не идет на спад. И поэтому за пять или шесть дней до сольного концерта она запиралась у себя дома и с болезненным упорством шлифовала отрывки, которые и так уже довела до совершенства. Ей хотелось сыграть их еще лучше. И Микель страдал, понимая, что в эти дни Тереза забывает не только о нем: она уже не живет в мире музыки, а приближается к безумию. Я глотнул чая, и мне стало грустно. Все-таки Тереза бесконечно дорога мне. И тут я заметил на соседнем стуле программку.

В Перселл-Рум выступает Арт Коллманн. Зал королевы Елизаветы закрыт на ремонт. В Королевском концертном зале играет Ливерпульский оркестр, дирижер – Джон Кикокс. Первая часть – «Les Hébrides»[195] и концерт для скрипки с оркестром Альбана Берга. Скрипка – Тереза Планелья. Микель не стал дальше читать программку. Он вскочил, оставил чай на столе и со всех ног помчался по лестнице к кассе, думая: «Берг посвятил концерт памяти ангела, dem Andenken eines Engels»[196].

Когда, вспотев, как сумасшедший он бежал через Хангерфордский мост по направлению к Чаринг-Кросс, он думал, что поступает неправильно, снова пытаясь стать частью той жизни, из которой его изгнали. Тереза была так близко, а сердце мое этого даже не почувствовало… Вернувшись в концертный зал, обливаясь по́том, с бешено бьющимся сердцем, он уже принял решение. Но добиться того, чтобы его выслушали, было нелегко. Ему пришлось оправдываться и врать по-английски, что он кузен «мисс Планилла» и что это вопрос жизни и смерти. И каким-то чудом администратор у входа в гримерки согласился взять сверток и пообещал, что через пять минут тот окажется в руках «мисс Планилла». И подмигнул Микелю: он ему не поверил. Для полноты картины новоиспеченный кузен сунул ему пять фунтов стерлингов. Рыжий администратор прикарманил их с типично британской презрительной усмешкой.

– Через пять минут, – еще раз уточнил Микель.

– Через три минуты он будет у нее в руках.

Что-то я в этом сомневался. Тереза обычно закрывалась у себя в гримерной, чтобы еще раз просмотреть партитуру и расслабиться, разработать пальцы, размять руки, разогреть скрипку до комнатной температуры, снова размять пальчики, а потом ходить из угла в угол, как львица в клетке, думая, ну кто просил ее быть солисткой, сидела бы спокойно в третьем ряду вторых скрипок. Bye-bye[197], Арт Коллманн.

Концерт начался в указанное в программке время, ни секундой позже: «Les Hébrides». Микель сидел в ложе над сценой, потому что в партере не оставалось ни одного свободного места. Желающие послушать Мендельсона, Берга, Малера, Кикокса и Планелью наполнили огромный Королевский зал. Они действительно очень хорошо играли Мендельсона. Но я сгорал от нетерпения в ожидании второй части.

После аплодисментов на сцену снова вышел Джон Кикокс, галантно пропустив вперед Терезу. Как же она хороша! В зеленом платье. Приталенном, подчеркивающем бедра. Она была прекрасна. Я не аплодировал, потому что не мог оторвать глаз от ангела, который не исчезал из моей памяти. Я не волновался, я был спокоен, зная, что вскоре мне откроется тайна сердца Терезы, потому что мне было ясно (красавица моя, с каким изяществом она поклонилась), что весь этот Год Скитаний по Пустыне Одиночества она провела в работе, как всегда. Она изящно повернулась к первой скрипке и тихо дала ноту ля. Из глубины ей ответил звук гобоя, и она снова прижалась щекой к инструменту: все было в порядке. В такие моменты перед концертом всегда чувствуешь, что музыку исполняют простые смертные, а вовсе не боги и что без инструментов, одной силой духа, им не обойтись. Тереза взглянула на Кикокса, он кивнул в едва заметном вежливом поклоне, и во мне тут же вспыхнула ревность. В зале уже давно не аплодировали. Все ждали, уж не знаю, с таким ли нетерпением, как я, тему арпеджио. Оркестр заиграл, к нему присоединилась проникновенно звучащая скрипка Терезы. Перекликаясь с оркестром, арпеджио начали восхождение на плато, где гуляет лишь ветер и звучит только скрипка. Концерт и Тереза слились в одно целое, в ее душе рождались отчаянные и пророческие жалобы Берга. Она играла так, как будто пыталась поведать о своей боли. И, судорожно ухватившись за перила, я следил только за движениями Терезы, как будто мы были в Королевском зале одни, как будто мы с ней могли созерцать призрак ангела, маленькую Манон. Манон Гропиус, Мицци, Ханна, Альбан Берг, Тереза Планелья и Микель Женсана Искатель Сокровищ. А когда началось аллегро второй части, у Микеля создалось живейшее впечатление, что Тереза играет для него одного. И в начале четвертой части, хорала, Es ist genug[198] Баха, Микелю хотелось верить, что она не обращается с мольбой к Богу, а говорит ему, Микелю, что хватит, довольно: «Es ist genug, Michael, es ist genug». Казалось, оркестр выражал свое согласие, и Михаэль Гентиана[199] пробормотал в ответ: «Es ist genug, Therese, es ist genug», а сидевшая рядом дама, раздраженная таким неуважением к музыке, испепелила его убийственным взглядом.