Неба здесь не было, снийва тоже; над головой, довольно низко, метрах в пятнадцати, нависали сочащиеся кровью камни. Капало, к счастью, редко. Можно не бояться, что мерзкая жижа шлепнется на голову.
– «Не могу понять, как оно работает… или могу? – Альберт, по ощущениям, стоял на месте, осматривался. Там же была и Марийка, которая старательно не оглядывалась на Артура. Миротворец, наверное, светился достаточно ярко, чтоб она не забыла о том, что оборачиваться нельзя. – Так. Сейчас я тут кое-что померяю…» – сообщил младший и заткнулся надолго.
Минут через десять тишины, нарушаемой лишь сосредоточенным тихим бормотанием Альберта, совершенно непонятным и ни кому конкретно не адресованным, Артур закурил. Еще минуты через три щелкнула зажигалка Марийки. Альберт буркнул что-то вроде: «хочу печеньку» и опять утратил связь с реальностью.
Снова он подал голос, когда Артур уже подумывал о второй сигарете.
– «Похоже, когда криттерсов становится слишком много, граница сама рвется. Это как нарыв: гной накапливается, накапливается и в конце концов прорывается».
Сравнение с гнойником очень подходило для этой местности и этой вони. Даже чересчур. Хотеть печеньку здесь мог только Альберт. Да и он, скорее всего, выделывался. Хотя, конечно, когда младший на чем-то сосредоточен, у него мозги начинают совсем не по-людски работать.
– «Почему именно здесь, я не знаю, – голос Альберта по-прежнему был очень задумчивым. – Может быть, дело в музыке, в том, что ее нет. Ни в какую музыку я не верю, – уточнил он быстро, пока Артур не вообразил, будто сумел убедить его хоть в чем-то, – но Пески отличаются от княжеств и от Трассы. Видимо, из-за границы с Нижними Землями. Арчи, если ты «почистишь» здесь, жэрцы начнут скапливаться где-нибудь еще. В том городе, откуда ты ходил за Марийкой, например. Тут хотя бы вампиры есть, а там?»
– Там вампиров нет, – признал Артур. – Но, во-первых, в том княжестве к ним более-менее нормально относятся, и можно будет, если что, попросить тамошние стаи прикрыть Энириву. А во-вторых, пока жэрцы накопятся, я и там могу успеть «почистить». И узнать, где еще есть лакуны, если они вообще есть. Энирива в княжестве Ойхе, у Ойхе своей музыки нет, у других князей лакун может и не быть. А рано или поздно рыцарей станет достаточно, чтоб «чистить» все Приграничье, и тогда жэрцы вообще нигде больше не скопятся.
– «Как в Единой Земле? – Младший хмыкнул. – У нас сейчас нарасхват все храмовники. Никто больше «чистить» не умеет. Священники не могут, а рыцари повывелись чуть не тыщщу лет как».
Артур не стал уточнять, что на Земле настоящих рыцарей никогда и не было. Ну или, может, на Земле были как раз настоящие, а в Единой Земле – сказочные, способные молитвой и крестом остановить нашествие нечисти, святыми знаками превращавшие в пепел нежить, наложением рук изгонявшие демонов. Рыцари ордена Храма. Ничего общего с земными тамплиерами.
Когда Единая Земля стала частью Земли, храмовникам очень быстро нашлось занятие. То же, что и дома: защита людей от фейри. Концентрация нечистиков на Земле была ниже, но зато сама планета была гораздо больше, чем осколок Балканского полуострова, оторванный от нее на двести долгих лет. Так что в итоге все фейри, обитавшие в Единой Земле, расползлись по планете, ну а свои, земные, тоже никуда не делись. Работы рыцарям хватало. А когда начался Конец Света, ее стало неизмеримо больше. Право слово, вернуться из Ифэренн стоило хотя бы для того, чтоб на Земле все наконец закончилось. Раз и навсегда. Если бы это был ужасный конец, тот самый, что лучше бесконечного ужаса, Артур не сомневался бы. Но он видел Нижние Земли и знал, что ждет тех людей и фейри, которые не смогут попасть на Небеса. Бог спасет всех, кто хочет спасения, но те, кто не захочет, окажутся в Аду. Война начнется здесь, в Ифэренн, души нигде не найдут убежища, не смогут родиться снова. Нет уж, возвращение не выход. Нужно ждать, Волк придет, и когда он придет, он просто «отменит» все, тварный мир вновь окажется в том дне, когда Артур предсказал его скорую гибель.
Для спасения людей нужен был Бог, для выживания мира нужно чудовище. И это шанс для чудовища стать человеком. Может быть такое? Может быть так, что Господь привел мир на грань гибели, стремясь спасти душу Волка? Да, может. Каждая душа бесценна, значит, спасение каждой души стоит мира.
Чтобы мир выжил, душа Волка должна погибнуть.
Парадокс сродни Авраамову. Кто не верит в Бога, тот не примет такого объяснения, потому что оно ничего не объясняет, просто велит положиться на Господа. Волк не верит. Ну так в том и состоит его жертва, что он, всегда убивавший, чтобы выжить, будет готов умереть, чтобы жили другие. Когда он сделает это, принесет эту жертву, Бог спасет его душу так же, как спасает всех.
Это была молитва не хуже всех прочих. Любая молитва – благодарность Богу. За мир, который Он создал, за все чудеса этого мира, и прекрасные, и страшные, за Его непостижимость и за Его непостижимое милосердие.
Альберт с Марийкой шли впереди, и Артур отстраненно отмечал, что вампирша все-таки очень красива. В грациозности, с которой она двигалась, почти не было хищности. Балетная девочка, танцующая что-то про войну, ловко управляющаяся с пулеметом из папье-маше или легкого пластика. И декорации самые подходящие. Всего красивого – только Марийка и есть, ну так зато и внимание концентрируется только на ней. Разве не в этом смысл декораций?
Жэрцев было не видно и не слышно, кажется, идти так можно хоть до самой границы княжества Оорог, до начала музыки. Пожалуй, так и надо будет сделать. Но не все сразу… Артур обернулся: по обе стороны от его следов, отпечатавшихся в высохшей крови, поднялись стены света. Золотисто-белая завеса от земли до красного, дурно пахнущего свода. Альберт говорил когда-то, что «очищенные» места так и выглядят – световой тоннель, за стенами которого беснуется нечисть. Видеть такое самому раньше не доводилось. Вряд ли он вдруг научился смотреть, как Альберт, скорее это место такое поганое, что зрение само выискивает и цепляется за все, что отличается от крови, грязи и гнили.
– Альберт, ты сможешь нам выход в Пески открыть или надо возвращаться?
– «Ага, давайте еще и сами жэрцам дырки проковыривать! Вот так они и берутся. Всякие рыцари лезут отмаливать, вылезают потом, а дверь за собой не закрывают».
– Значит, можешь. Тогда открывай.
– «Знаешь что, братец, – Альберт аж чуть наизнанку не выворачивался от ехидства, – когда я пойму твою логику, я точно уверую».
Логика у Артура была самая обычная. Логичная. Сейчас он не на нее опирался, а на то, что Альберта знал уже больше ста лет. Если тот не сказал «не могу», а начал выделываться, значит, может. Это же Альберт. Он очень умный, из-за этого и выделывается почти все время. Перестает, только когда сталкивается с чем-то, что ему вот так сразу не под силу. Над чем подумать надо. Пока младший думает, он не ехидничает.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});