Клеопатра тем не менее не надеялась выйти из этого испытания живой; и хотя Октавиан продолжал присылать ей уверения в своей доброй воле, ценой, которую он неизменно просил за ее безопасность, была голова Антония, а такую цену Клеопатра не была готова заплатить. Не думаю, что искушение, которому подвергалась царица в этом отношении, было должным образом отмечено. Дион Кассий категорически утверждает, что Октавиан обещал ей: если она убьет Антония, он гарантирует ей личную безопасность и полную поддержку ее неуменьшившейся власти. И Плутарх так же ясно пишет, что Октавиан сказал ей, что нет такой разумной услуги, которой она не могла бы ожидать от него, если только казнит Антония или даже выгонит его из безопасного убежища в Египте. Антоний оказался ненадежным человеком; он вел себя как самый настоящий трус; обычно он был пьян, и на него нельзя было положиться; от него в дальнейшем не было никакого проку ни ей, ни ее делу. И все же, хотя его устранение означало для нее ее личную неприкосновенность, Клеопатра была слишком верной и слишком гордой, чтобы санкционировать его убийство. Ее дальнейшие действия практически равнялись вызову. Клеопатра ответила Октавиану, что если ему нужна бесполезная голова ее пьяного мужа, то он должен сломать стены ее города и взять ее.
В соответствии с обычаями того времени царица за последние годы построила себе гробницу и погребальный храм, в котором будет покоиться ее тело после смерти, а ее дух получит обычные жертвы и богослужения жрецов. Этот мавзолей, если верить Плутарху, был окружен другими постройками, очевидно приготовленными для членов царской семьи и придворных. Они были возведены не на территории царского некрополя Семы, который располагался на одной стороне улицы Канопус, а рядом с храмом Исиды-Афродиты, который высился на берегу моря на восточном берегу мыса Лохиас. Из замечаний Плутарха я делаю вывод, что гробница царицы в реальности была частью храмовых построек, и если так, то Клеопатра, вероятно, подразумевала, что ее останки будут покоиться на территории святилища богини, с которой ее отождествляли. Таким образом, после ее смерти верующие в храме Исиды будут возносить свои молитвы к собственному духу Клеопатры, а ее бренные останки станут священными реликвиями богини-покровительницы. Мавзолей поражал своей высотой и прекрасным мастерством исполнения. Вероятно, он был построен из ценных пород мрамора и состоял из нескольких камер. На первом этаже мое воображение рисует зал с колоннами, в который можно было войти через двойные украшенные двери из кедра и который вел во внутреннюю усыпальницу, где стоял саркофаг, готовый принять тело царицы. Из этого зала каменная лестница, вероятно, вела в верхние помещения, пол которых был сделан из огромных гранитных плит, являвшихся потолком для нижнего зала. Возможно, там был и третий уровень, помещения которого, подобно камерам на первом этаже, были предназначены для приготовления ладана, жертвоприношений и хранения облачений, используемых жрецами при соответствующих церемониях. Большие оконные проемы в стенах этих верхних помещений, вероятно, выходили на море с одной стороны и во двор храма Исиды – с другой. Но, как было принято в египетских постройках, в нижнем зале и святилище не было вообще никаких окон, а свет, проникая сюда, попадал внутрь через дверной проем и маленькие отверстия под потолком. Июльская жара не проникала в этот каменный мавзолей; верхние помещения, наверное, постоянно продувались прохладным ветром с моря, а яркий солнечный свет снаружи здесь приглушался и смягчался, отражаясь от мраморных стен. Ритмичные удары прибоя о каменную набережную под окнами, выходящими на восток, и пронзительные крики чаек эхом отдавались в комнатах усыпальницы, в то время как с западной стороны в прохладные укромные уголки этих продуваемых ветром залов вторгались, как звуки покинутого мира, пение жрецов в прилегающем храме и отдаленный городской шум. Здесь Клеопатра решила поселиться, как только Октавиан начнет штурм стен города. Она решила, что в случае поражения она убьет себя, и ввиду этой перспективы распорядилась перенести в мавзолей свои сокровища: золото, серебро, эбеновое дерево, слоновую кость, корицу, а также украшения с жемчугом, изумрудами и другими драгоценными камнями, где их сложили на погребальный костер, сооруженный на каменном полу одного из верхних залов. Если понадобится положить конец своим несчастьям, она решила подвергнуть себя смертельному укусу змеи и, собрав последние силы, поджечь костер, огонь которого поглотит и ее тело, и ее богатства. Но пока Клеопатра оставалась во дворце и занималась приготовлениями к обороне города.
В последние дни июля армия Октавиана пришла к стенам города и встала на территории ипподрома, расположенного на каменистой почве к востоку от города и вокруг него. Оказавшись перед поворотным пунктом в своей судьбе, Антоний снова продемонстрировал проблески былой храбрости. Собрав свои войска, он предпринял дерзкую вылазку из города: напал на кавалерию Октавиана, многих перебил, других обратил в беспорядочное бегство и преследовал их до самого лагеря. Затем Антоний вернулся во дворец, где, будучи еще одетым в пыльные и окровавленные доспехи, встретил Клеопатру и, обхватив руками ее хрупкую фигурку, поцеловал ее на виду у всех. Ее особому покровительству он рекомендовал одного из своих военачальников, сильно отличившегося в бою; и царица немедленно подарила этому человеку великолепный шлем и золотой нагрудник. В ту же самую ночь этот военачальник надел свои золотые доспехи и бежал в лагерь Октавиана.
На следующее утро Антоний с долей мальчишеского нахальства послал к Октавиану гонца, вызывая того на поединок один на один, как он это уже делал перед битвой при Акции. Но на это его враг ответил едким замечанием: «Он мог бы найти и другие способы свести счеты с жизнью». После этого Антоний принял решение покончить со всем этим одним решительным сражением на суше и на море, не желая ждать исхода длительной осады. Клеопатра одобрила этот план, и было отдано распоряжение готовиться к генеральному сражению 1 августа. Вечером накануне этого дня Антоний, которого на этот раз не подвело мужество, пригласил слуг разделить с ним свой ужин и не жалеть вина, так как завтра они, быть может, будут служить уже новому хозяину, а он, олицетворение бога вина и веселья Бахуса, будет лежать мертвым на поле боя. Услышав это, его друзья, ужинавшие вместе с ним, начали рыдать, но Антоний поспешил объяснить им, что он совершенно не собирается умирать, а еще надеется привести их к славной победе.
Поздно ночью, когда полная тишина легла на освещенный звездами город, а ветер с моря стих, уступив место душному безмолвию летней тьмы, вдали вдруг раздались звуки труб и цимбал и голоса, распевающие бесшабашную песню. Звуки и голоса приближались, и вскоре можно было услышать топот пляшущих ног, а крики и вопли толпы смешивались с громкой мелодией разгульной песни. Шумная процессия, по словам Плутарха, направилась прямо через центр города к воротам Канопус, и там шум был слышен громче всего. Затем звуки внезапно стихли и не возобновлялись. Но все, кто слышали в темноте эту буйную музыку, были уверены, что это шествие Бахуса, который вместе со своими спутниками-духами ушел от армии своего павшего воплощения и присоединился к войску победоносного Октавиана.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});