Эта идея показалась ему заслуживающей внимания, и он принялся соображать, какие выгоды можно отсюда извлечь. Надо сказать, что делал он это без каких-либо определенных намерений, скорее просто так, по привычке, ибо натура его была такова, что он оживлялся только тогда, когда ему удавалось сотворить очередную гнусность.
В отличие от Стокко Одэ де Вальвер вскоре покинул свой пост. Итальянец не заметил его ухода. Простояв возле живой изгороди до самой ночи, он дождался часа, когда матушка Перрен принялась запирать ставни и двери. Убедившись, что юная цветочница осталась ночевать в домике, Стокко пустился в дорогу.
Однако далеко он не ушел, а остановился в первом же трактире, чтобы немного перекусить: с утра у него во рту и маковой росинки не было. Стокко быстро расправился со скромным ужином, щедро оросив его местным молодым вином, а потом вернулся на свой пост возле утопавшего в цветах домика, закутался в плащ и, следуя примеру стоиков, устроился на ночлег в ближайшей канаве.
Нам остается предположить, что у него были на то веские причины: очевидно, он хотел выяснить, во сколько девушка тронется в обратный путь.
На рассвете следующего дня он мог наблюдать, как Мюгетта, забрав две огромные корзины с цветами, возвращалась обратно в Париж. Он видел, как малышка Лоиза, повиснув на шее девушки, плакала, не желая расставаться со своей «маменькой». Он слышал, как Мюгетта пообещала ей:
— Не плачь, моя малышка, я вернусь утром в четверг.
Стокко понял, что она говорила всерьез, а не просто для того, чтобы успокоить ребенка. Ибо вскоре он услышал, как, обращаясь к дородной крестьянке, девушка произнесла:
— Не забудьте, матушка Перрен, приготовить для меня цветы, потому что я пробуду здесь недолго — ровно столько, сколько понадобится Гризону, чтобы подкрепиться и передохнуть.
«Отлично, — сказал себе Стокко, — она появится утром в четверг. Теперь, когда я узнал все, что хотел, можно возвращаться».
И, весело хихикая, он поздравил себя:
«Per santa Madonna, за эти день и ночь я заработал по меньшей мере пятьсот пистолей. Если прибавить их к тем пяти сотням пистолей, что должен мне синьор Кончини, это составит тысячу пистолей, или десять тысяч ливров!..»
Совершив в уме эти приятные подсчеты, Стокко прибавил шагу, чтобы опередить Мюгетту. Некоторое время он шел, укрываясь за кустами, на обочине, но, убедившись, что девушки поблизости нет, вышел на дорогу и торопливо зашагал в Париж. Добравшись до города, он прямиком отправился к Леоноре Галигаи и рассказал ей все, что ему удалось узнать. При этом он воздержался от выражения своего собственного мнения по поводу увиденного и услышанного.
Выяснив все интересующие ее подробности, Леонора погрузилась в размышления. О чем она думала? Горящими, словно уголья, глазами Стокко впился в лицо Леоноры, но ничего не мог на нем прочесть: Леонора, как и Фауста, умела скрывать свои мысли и чувства. Придя к какому-то решению, она небрежно произнесла:
— Теперь ты можешь доложить обо всем Кончино.
С обычной нагловатой усмешкой Стокко спросил:
— О чем же мне ему докладывать, синьора?
— Обо всем, о чем ты только что рассказал мне. Нельзя обманывать Кончино, — назидательно заключила она.
Последняя рекомендация, идущая вразрез с собственными поступками Леоноры, заставила Стокко ухмыльнуться. Однако же он предусмотрительно промолчал.
— Но расскажешь ты ему все в среду вечером, — небрежно бросила Леонора.
На лице Стокко появилась недовольная гримаса, и он позволил себе возразить:
— Синьора, но монсеньор ждет уже неделю, его терпение может лопнуть.
И теребя мочку уха, он завершил:
— К тому же, corpo di Cristo, я не прочь получить пятьсот пистолей, которые он мне обещал!
— Кончино не умрет, если подождет еще пару дней, — отрезала Леонора. — Что до тебя…
Она протянула руку к ящику, открыла его, достала оттуда увесистый кошелек и вложила его в руку Стокко.
— Теперь ты сможешь спокойно ожидать своих пяти тысяч ливров.
Разумеется, кошелек мгновенно исчез в кармане Стокко. Полностью удовлетворенный, итальянец поклонился и сладким голосом произнес:
— О, госпожа, вы — сама щедрость! Как приятно трудиться для такой великодушной синьоры!
— Мне нужны эти два дня, — зловеще улыбаясь, промолвила Леонора и, не повышая голоса, многозначительно прибавила: — Смотри, не забудь.
— Я исполню все, о чем просит синьора, — заверил ее Стокко.
А про себя сказал:
«Ах, бедняжка, не хотел бы я оказаться в шкуре малютки-цветочницы!»
И он действительно не забыл приказания Леоноры. Но не забыл он также и явиться в назначенный день к Кончини. Стокко прибыл на улицу Турнон как раз в тот час, когда Кончини принимал Фаусту, поэтому ему пришлось подождать. После отъезда Фаусты Стокко стал ждать ухода Пардальяна: его нимало не интересовал шевалье, но он хотел убедиться, что его предательство осталось незамеченным.
Как мы уже говорили, для Стокко все окончилось самым наилучшим образом. Успокоившись, он направился прямо в кабинет Кончини и остановился на пороге, заметив, что комната пуста. Поняв, что хозяин все еще занят, Стокко вздохнул и решил пока побродить по дворцу.
…Кончини пребывал в отвратительнейшем настроении. Несомненно, причиной его был визит Фаусты и тот плачевный результат, который он имел для итальянца. Его крайнее раздражение объяснялось и еще одним обстоятельством: не зная целей Фаусты, он попросил Леонору незримо присутствовать при их встрече. И теперь Леонора проведала о том, о чем раньше даже не подозревала. В сущности, это ничего не меняло, ибо он был уверен, что может во всем положиться на свою жену. Тем не менее повод для беспокойства у него появился: Леонора была безумно ревнива, и он не без основания ожидал, что она потребует от него объяснений. Предстояла очередная супружеская сцена — скорее всего более бурная, чем обычно. Подобная перспектива заранее приводила его в бешенство.
Кончини не ошибся. Как только Фауста покинула особняк, Леонора вошла к нему в кабинет, села в кресло и принялась ждать мужа; ее молчание было красноречивей самых витиеватых речей. Именно этого больше всего и боялся Кончини. Обхватив голову руками, Леонора погрузилась в глубокие размышления; судя по выражению ее лица, они были не из приятных.
В таком положении и застал ее Кончини. Яростно хлопнув дверью, он влетел в кабинет и принялся ходить взад и вперед. Своим разгневанным взором он, казалось, хотел испепелить жену. Бледный, как мел, с прыгающей нижней губой, он первым ринулся в атаку:
— Ну что, вы выслушали вашу светлейшую синьору Фаусту? Чтоб ад поскорей забрал ее к себе!.. Да уж, примите мои поздравления, сударыня!.. О, Dio porco, ну и веселенькие же переговоры вы затеяли!.. Ведь это вы утверждали, что союз с Фаустой непременно принесет нам успех!.. Christaccio! Вот вам и результат!.. Теперь у меня за спиной враг — и какой враг!..