— Вам не кажется, что следует ходить несколько осторожнее?
— Извините, — тут же с готовностью к тому, что хотел услышать от него собеседник, произнёс Андерсен, — но только что по распоряжению короля я принят в гимназию Слагельсе!
— Вот как? Но, кажется, король не здесь живёт.
— Конечно, не здесь, — с уверенностью и доброжелательностью простолюдина объяснил Андерсен, — король передал своё желание через господина Коллина!
— Вот как? — Прохожий улыбнулся. — Значит, у вас сегодня праздник.
— Да!
— Вам следует запомнить этот день.
— Я его уже запомнил.
— И кем же вы хотите стать?
— Шекспиром!
— И только? — пошутил незнакомец.
— Мне этого достаточно!
Прохожий искренне рассмеялся. На открытом и некрасивом лице того, кто только что столкнулся с ним своим угловатым телом подростка, было столько счастья, что он поневоле захотел быть обладателем хотя бы частички этого наслаждения жизнью.
— Как вас зовут?
— Моё имя Ганс Христиан Андерсен. Я драматург.
— Прекрасно. Ганс Христиан Андерсен — так, кажется?
— Да, так.
— Позвольте вам дать совет?
— Пожалуйста.
— Постарайтесь стать Андерсеном. И тогда Шекспир вам станет не страшен.
— Почему я должен его бояться?
— Причина проста: что делать тому, кто захочет быть похожим на вас, Ганса Христиана Андерсена, — ему тоже посоветуете стать Шекспиром?
Выходец из Оденсе задумался.
— Пожалуй, вы правы, — произнёс он.
— Если вы согласны с этим, молодой Шекспир, то позвольте угостить вас праздничным обедом.
— Спасибо, я сыт... — растерялся Андерсен, не зная, как поступить, — принимать ли приглашение от незнакомца? Но голод и лучший его представитель — желудок приняли приглашение копенгагенца раньше, чем лицо...
— Я согласен.
— И правильно, — констатировал богатый незнакомец, которого теперь заинтересовал этот увалень. — Чем чаще вас будут угощать, тем тоньше вы будете. — И тут же первым рассмеялся своей странной шутке...
Но всё же Андерсен ещё раз побывал у Коллина. Он пришёл поблагодарить его.
— Пишите мне откровенно о своих нуждах и о том, как пойдёт ученье!
На этот раз Йонас Коллин был ласков и добросердечен.
— Какое счастье вам привалило, Андерсен, — то и дело сообщали ему знакомые.
— Не каждому сыну прачки удаётся учиться на королевские деньги, — сказали ему в одном доме.
— А на что тогда нужны королевские деньги? — спросил ребёнок в доме Эрстедов, и все присутствующие рассмеялись этой философской фразе...
— Когда-нибудь и ваши книги, дорогой Андерсен, будут стоять на моих полках, — твёрдо сказал Эрстед. — Только учитесь, учитесь, учитесь...
Но в его словах не было наставлений, и потому пока неудачливый драматург им искренне верил...
Нужно знать, что представлял для датчан театр. Это было по тем временам важнейшее из искусств. В театре, где было тихо и светло, люди приобщались к другому миру, не миру искусства, а просто к другому миру. Театр был праздником среди пошлых будней, он был как цветок среди песка, как дерево посреди поля. К театру тянулись все, он был поистине демократичен. Пьесы обсуждались. Над судьбами героев и героинь плакали. Они входили без стука в каждый датский дом, и их впускали. Может быть, один из синонимов слова «датчанин» — «любящий театр».
Андерсену когда-то обещали напечатать его трагедию, которую он считал если не лучшей в мире — иначе зачем публиковать? — то на уровне Шекспира. К тому же маленький рассказ «Привидение на могиле Пальматока» просился в книгу. Нужно было собрать подписчиков.
— Прощайте, Андерсен, начинается новая пытка вашей жизни, гимназия, вы уезжаете в прекрасном расположении духа, и мы не смеем потревожить вашего настроения. Эй, кучер, трогай, пора...
Из окна дилижанса так приятно смотреть на подданных короля, который дал вам стипендию. Подданные смотрят на окна так, будто знают: за ними тот самый Андерсен...
— Какой — тот?
— Ну тот самый, которому король дал стипендию, возвысившую его над всеми гимназистами его родного Оденсе.
— А, так бы и говорил, а то Андерсен да Андерсен, заладил, я восьмерых Андерсенов за жизнь знал, и никому король не дал стипендию, теперь буду знать, что Андерсенам стипендия королевская положена, чтобы в гимназии учились. Дураки, знать бы им об этом с детства! Авось, их дети выучатся.
— Посмотри, какой нос! Длинный, важный, что твоё перо. Видать, знатный будет господинец!
— Женится — так и будет.
— Этот не женится.
— Почему?
— Говорю — не женится!
— Да почему?
— По лицу видно.
— Летописец какой выискался! Выучится — деток захочет.
— Кто захочет, а кто нет. Этот и захочет, а деточек не будет.
— Ну ладно, давай пожелаем ему хорошей учёбы.
— А разве на королевскую стипендию можно учиться плохо?
— Не знаю.
— Да ты не чеши затылок, прямо отвечай, можно или нельзя, я своим знакомым Андерсенам должен рассказать!
— Разумею, что нельзя...
— Небось, едет и говорит: прощай, неизвестность Копенгагена, здравствуй, счастье Слагельсе.
— Может, и говорит, кто ж его знает.
— Вот и проехал дилижанс.
— Он-то проехал, а ты остался, дурак, вслед дилижансу смотреть. А я так разумею: лучше на нём ехать, чем на него смотреть.
Дилижанс медленно, то есть вежливо, катил по дороге, будто хотел поговорить с каждым знакомым камешком по пути. Ему не было никакого дела до Андерсена. Ну, совсем никакого дела. Да и Андерсен, по правде говоря, не спешил.
Ну, а если бы он вот сейчас узнал, что книгу опубликуют несколько лет спустя, что бы он сделал? А ни-че-го!
Он думал о себе. Дорога располагает к раздумьям. Есть писатели, немыслимые без дороги, без путешествий, — Андерсен, Гоголь... В четырнадцать лет осенью Ганс Христиан Андерсен вошёл в Копенгаген, добравшись до него «слепым пассажиром». Теперь он уезжал в маленький город Слагельсе. Если бы отец узнал, что он получил королевскую стипендию! Но какая-то сила в юном Андерсене подсказала ему, что он знает, знает, знает! И на душе стало так легко, красиво, спокойно, как за окном, где два странных человека говорили о чём-то... И бабушка не дожила до этого великодушного дня. Могла ли бабушка мечтать, что он, её внук, станет учиться на королевскую стипендию? Да она бы всю комнатку залила слезами радости. Андерсен вспомнил её доброе лицо, букетики цветов, которые она приносила из больницы, и чудесная боль пронзила его одинокое сердце. Ему только семнадцать, а он уже почти одинок на этой земле. Да почему — одинок? Ведь у него сестра, которая, стыдно сказать, стала женщиной лёгкого поведения. А у них с Карен — одна мать. Как боялся Андерсен встретить её на улицах Копенгагена, идя рядом с кем-нибудь из знакомых. А встретить её они могли на каждой улице... Сколько уважаемых людей отказалось бы от знакомства с ним, закрыло бы двери своих домов перед ним! Если бы о ней знал Йонас Коллин, разве он помог бы ему получить королевскую стипендию? Нет, нет и нет! Никогда! Андерсен похолодел — а если они всё-таки узнают? Не отнимут ли у него стипендию? А если его встретят в столице, а потом расскажут в родном Оденсе, что брат проститутки обучается на королевские деньги? И это просочится в газеты? И все будут говорить:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});