Шпеньки и дыры от скоб тянулись вдоль всего длинного здания. Став свободным, я повидал немало таких фундаментов, стен, каменных скамей, где приковывали сотни невольников, работавших в рудниках и на полях за многие поколения до меня. Этому бараку было и впрямь больше века. Впервые я увидел эти скобы на западе и на юге, когда служил в армии, и отметил про себя, что на руднике таких не было: нас сковывали вместе только когда перегоняли куда-то – лесной пожар потушить или запрудить ручей в половодье. Может, я попал не на тот рудник? От зарослей шиповника и сумаха до этого барака не больше дюжины ярдов, а я напрочь не помню ни его, ни железных скоб!
Мой конь беспокойно переминался на месте. Я потрепал его по шее и сказал: «Тут должно быть поле, где караваны стояли. В полумиле от южных бараков, как мы их называли тогда».
«Это где церемония нынче будет? – Она была варваркой, Удрог, светлокожей, как и ты, но загорела так, что еще до освобождения походила на свободную женщину. В ненастный день ошейник под ее соломенными волосами был неотличим от кожи. – Где вы снимете с нас ошейники».
«Видимо, да».
«Это в той стороне, по дороге и налево. – Дорога? В мое время там была только тропка, сильно заросшая. – Если шагом, то всего четверть часа, а галопом мигом доскачете. Оттуда и город видно».
Город? Я поблагодарил ее и повернул коня в указанную ей сторону. Неужели за это время здесь вырос город? Но время она будто бы назвала верное. Я ехал, не узнавая ни единого дерева и валуна, и скоро в самом деле оказался на двухколейной дороге, где могли бы разъехаться две повозки. Мне казалось, что поле, о котором я говорил, лежит совсем в другой стороне, а этот рудник – в сотне стадий от моего. Может, барак со скобами и верно стоял на том самом месте, но раньше его скрывал лес? Одни постройки снесли, вокруг других вырубили деревья… Или я просто не запомнил его, а скоб никогда не видел. Но чтобы скобы сохранились – а женщина сказала, что пятнадцать лет назад их было не меньше десятка, – их требовалось постояннно смазывать дегтем. Кто бы стал проделывать это с бараком, стоящем в глухом лесу? Я, как десятник, знал бы, если б кого-то отряжали на такие работы.
И тут меня озарило. Был, был такой барак в стороне от других, куда я за пять лет ни разу не заходил и даже не приближался к нему, только крышу его видел из-за кустов сумаха. А вечерами, когда мы, обессиленные, вылезали из шахты, видел порой, как туда идет стражник с ведерком дегтя. Мне ни разу не пришло в голову спросить, для чего. Только теперь я понял, что там помещалась их казарма и рабов туда не пускали. Потому-то я и не видел скоб в его основании. А раз так, то мой конь едет правильно. Или нет? Если там была казарма и эта дорога пролегает вдоль старой тропы, то мой собственный барак стоял совсем не там, где показала женщина.
Этой ли дорогой я вел когда-то Варха вместе с Намуком и караванными стражниками? У этих ли кустов мы останавливались, когда Варх пытался слить хоть что-то из порванного мочевого пузыря? Был ли тот день таким же ненастным, как этот?
Я снова, как уже не раз за минувшие годы, вспомнил, что не знаю, где похоронен Варх. Я мог насчитать около тридцати рабов, умерших здесь естественной или насильственной смертью, но не знал, где лежат их тела.
В Колхари, если идти от гавани вверх по Рыбачьей, в полумиле за улицей Мусорщиков будет пустырь, где вместе с бесчисленными жертвами той полуночной резни в месяц крысы похоронены, как мне сказали, мои родители. Я порой прихожу туда, как и другие, потерявшие в ту ночь своих близких. Рядом с местом, где закопали убитых, вырыта другая общая яма, куда сваливают тела нищих, найденные перед рассветом у Моста Утраченных Желаний. Но я не знаю, на каком поле или болоте зарыты сотни рабов, которым зачастую и тридцати еще не было – где зарыли бы и меня, если б с Пустомелей сразился я.
Я ехал, высматривая просвет в тучах, и думал. Мысль была не новая, но впервые такая сильная. Что было самым главным из того, чего нас лишили в рабстве? Наша история. Да, у нас были свои шутки, свои сказки, свои героические предания – мы обменивались ими шепотом перед сном, прежде чем упасть без сил на солому. Но после, в армии, я слышал от солдат точно такие же истории, приключившиеся будто бы с их друзьями. Я еще в юности понял, что с человеком может приключиться все что угодно, но рассказывать об этом он будет теми же заезженными словами, какие у лицедеев самого низкого пошиба в ходу. Истории нас лишали столь же тщательно, как и знания, где нас похоронят в конце концов, как доступа в казарму стражников, где раньше, что от нас тоже скрывали, жили рабы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В ту давнюю ночь на караванной стоянке я – насколько это было возможно для юнца, не знающего принятых в обществе обычаев и традиций, – заложил основы своей истории.
Со временем я понял, что подлинные, как и придуманные, истории питает не только память, но и желание.
Оставалось только гадать, узнаю ли я караванную стоянку. Рудник я каждый день видел, а ее всего с полдюжины раз за пять лет – но, хотя бы из-за того, что испытал там, думал, что должен узнать.
Передо мной поднимались горы, поросшие темными соснами. У их подножья виднелись дома, которых в мое время не было. Дорога, переходя в тропу, терялась в их гуще, высокая трава по бокам от нее качалась под ветром, как мачты в гавани.
Не могу передать, как угнетала меня эта пропадающая дорога. Если б новые поселенцы выровняли прежнюю тропинку, засыпали песком и щебенкой, замостили камнем – дело другое, но здесь явно никто месяцами не ходил и не ездил, ни раб, ни министр. Между тем для детей, народившихся после меня, эта деревня и этот луг наверняка были целым миром, а тропинка – единственной связующей нитью между тем и другим.
Я не узнавал это поле. Оно никак не могло быть тем, что осталось у меня в памяти.
Но если это оно, то за тем пригорком слева должна пролегать большая дорога с севера на юг, по которой движутся всадники, возчики, пешеходы и караваны между Элламоном и Колхари. С которой вскоре должен свернуть мой собственный караван, чтобы разбить здесь церемониальный шатер. Что я буду делать, если увижу с пригорка лишь море травы? Если окажется, что память так жестоко мне изменила?
Но нет. Королевская дорога, Путь Дракона, нашлась там, где ей надлежало. На радостях я поворачивал коня то туда, то сюда. Если позабыть про эту нелепую деревушку, луг станет тем самым местом, где я много лет назад обрел самого себя.
Привязав коня к дереву и посмотрев вверх по склону, я понял, что стою как раз там, где стоял с другими рабами напротив высокого господина. С тех пор я свел знакомство с многими родичами госпожи Эзуллы и знал, что за Анурона она так и не вышла. А года два назад я обедал за одним столом с графом Жью-Форси. Он раздобрел с тех пор, и голова у него поседела, но прежнее прозвище, Жаба, так при нем и осталось. Я не стал поминать о нашем былом знакомстве.
Я старался не замечать ни дороги, ни деревни, торчавшей как прыщ у подножья Фальт. Вместо этого я пытался представить, где стояла карета Ветерка, где Анурон бился с Вархом, где был большой шатер, – и усмехался, ожидая прибытия собственных повозок, разбивки собственного шатра, полного забвения прошлого.
«А не сходить ли мне в эту деревню», – внезапно подумал я. Моя тоска по былому просто смешна. Я шел по дороге, ведущей, похоже, к палатке, где господин нагишом примерял ошейник, а после к спящему Варху. От подобных воспоминаний сводит живот, сжимается горло, и за всеми зеркалами ждет пустота. Идти было долго, но я говорил себе: «Ты прибыл сюда как победитель в великой битве, это твой праздник…»
В тот миг я снова увидел перед собой лицо своего врага, могущественного министра, ныне усопшего, но тогда пребывавшего в Колхари рядом с импартрицей. Человека, по чьему повелению я оказался здесь. На миг он, словно призрак или бог здешних мест, принял облик того высокого господина. Знал ли кто-то из них муки, которым подвергала меня моя память? Мог ли намеренно двинуть меня сюда, как фигуру на игральной доске, чтобы я испытал как раз эти муки? Но нелепость этой мысли освободила меня сразу от них обоих. Меня ждал заслуженный праздник, и я, чтобы насладиться им в полной мере, не должен был больше думать о прошлом.