– Ты чего?! Сдурела?!
– Ой! Ай! Вах, чеми деда, сними её скорей! А-а-а, я их боюсь!!! Я сейчас в обморок упаду!!!
– Да не ори… ну… Это она сейчас в омморок свалится с перепугу тебе за шиворот, ищи потом… – Сенька протянул руку, бережно снял с кофты Мери крошечную, испуганно замершую зелёную гусеничку, пересадил её на широкий лист мать-и-мачехи. Мери шумно, облегчённо вздохнула, передёрнула плечами. И вдруг почувствовала прикосновение тёплых губ к своей щеке.
Она сразу же встала. Сенька поднялся тоже, не сводя с неё глаз.
– Зачем, зачем?.. – отрывисто спросила Мери.
Повернулась и пошла прочь. Сенька догнал, загородил дорогу. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.
– Пропусти, – усталым, каким-то потухшим голосом произнесла Мери, отводя глаза. – Не нужно этого. Я тебя всё равно не сумею ударить, я не могу живого человека в лицо бить.
– Зря, учиться надо, – заметил на это Сенька. – Время такое сейчас.
– Не на тебе же мне учиться… Пропусти. Я… Ну, не кричать же мне, право, Сенька?! Слобода совсем рядом, прибегут цыгане, что я им скажу?
Он невесело усмехнулся. Посоветовал:
– Скажи, что я тебя замуж звал.
– А я – что?.. – шёпотом спросила Мери.
– А ты, понятное дело, за цыгана таборного и в мыслях не держишь выходить, – мрачно ответил Сенька. – Так? Или нет?
Она молчала. Сенька отвернулся, сделал несколько шагов, спускаясь с косогора, остановился спиной к Мери. Не оборачиваясь, отрывисто сказал:
– Ты мне уже всю душу вытрепала. Помнишь, как зимой в сенях-то прижал тебя? Ты, верно, испугалась… а у меня больше твоего поджилки тряслись. Знал, поди, кого целовал. Но уж сил не было, прости. Опосля уж слово себе дал – нипочём боле не подойду, чего позориться зря… И вот, видишь… Грош цена такому слову.
– Ты всю зиму держался, – напомнила ему Мери, удивляясь, каким тонким, незнакомым стал голос, как мешает говорить дрожащая в горле струнка. – И полвесны.
– Что ж… держался. А вот посмотрел сегодня на тебя… как ты там возле будки-то… совсем как наши… И чую – не могу больше. Всё нутро впополам рвётся. Как будем-то, княжна?
– Вот ещё раз так меня назовёшь, – грозно произнесла Мери, сбегая к нему по косогору. – В самом деле по носу дам! Ой… – не удержавшись на крутом склоне, она поскользнулась и неловко ухватилась за рукав Сенькиной рубашки. Парень поймал её, поставил перед собой. Чёрные, огромные глаза качнулись перед лицом Мери.
– Вот сейчас, в лицо мне скажи – гожусь я тебе или нет? – ровным, спокойным голосом проговорил Сенька. – Если нет – прости. Клянусь, что больше шагу к тебе не сделаю и слова не скажу. Я понимаю.
– А если – да?.. – шёпотом спросила Мери.
И увидела, как дрогнуло окаменевшее тёмное лицо напротив, как растерянно разомкнулись твёрдые губы, несколько минут назад поцеловавшие её.
– Последнее слово – шутишь? Шутишь, чёртова кукла?!
– Не… не шучу… Да ну тебя совсем! За… замучил!!! – Мери закрыла лицо руками и опрометью, рискуя переломать ноги, кинулась вниз по косогору.
Сенька стоял столбом. Потом, спохватившись, кинулся следом, но Мери умчалась быстрее ветра: красная линялая юбка, мелькнув мимо кладбищенской ограды, затерялась в кустах и исчезла. Поняв, что догонять бесполезно, Сенька остановился, с шумом выдохнул, провёл ладонями по лицу, перекрестился, пробормотал: «Вот же чёрт…» Сел было на землю – и тут же снова вскочил, потому что кусты ракитника в трёх шагах громко захрустели. Из них не спеша вышел вороной, остановился и уставился на хозяина.
– Чёрта помянешь – он и явится! – свирепо сказал Сенька жеребцу. – И какого лешего тебя опять принесло? Что ты за мной как жена ходишь? Свечу, паразит, держать явился?! Что тебе в конюшне не стоится? Как ты вовсе оттуда выбираешься, можешь мне ответить?!
Пускаться в объяснения вороной не стал. Не спеша подошёл к хозяину и вопросительно ткнул его тёплой мордой в плечо.
– Не твоё дело, – хмуро объявил Сенька. – Умный больно стал…
Вороной пошевелил носом его волосы.
– А это и вовсе тебя не касаемо! Как дам вот кнутом-то! Пошёл домой, дьявол любопытный, всё ему знать надо, хуже бабы!
Вороной не обиделся. Повернулся, подождал, пока Сенька вскочит на него верхом, и не спеша тронулся вдоль косогора по молодой траве, по лежащим на ней длинным лучам садящегося солнца – домой.
– Девочка, нельзя ведь так, – устало сказала Дарья.
Они с дочерью вдвоём сидели в пустой комнате Дины. Широкий закатный луч пересекал стол с лежащей на нём аккуратной стопкой книг, отсвечивал розовым на вязаной бахроме, падал на пол, тянулся по сборчатому синему фартуку Дарьи. Дина сидела на кровати, поджав под себя ноги, и смотрела в окно. С улицы доносились весёлые крики цыган, звон наковальни с конца слободы, вопли детей, скрип колёс: табор готовился к отъезду.
– Я знаю, что нельзя. Прости, – глухо, не глядя на мать, отозвалась Дина. – Но больше я с ними не пойду. Умру, а не пойду.
Дарья тихо вздохнула. Вздыхать воистину было о чём: сегодня дочь первый раз попыталась выйти с гадалками на заработок в соседнюю деревушку. Больше трёх часов она проходила за бабкой по домам, больше трёх часов промолчала, по словам цыганок, «как замороженная», глядя поверх крыш в синее небо и думая о чём-то своём, а когда одна из деревенских тёток сама ухватила её за рукав: «Погадай, красавица сероглазая, расскажи мне!..», совершенно серьёзно ответила: «Простите, мадам, я не гадаю».
Когда цыганки возвращались в слободу, от их хохота, чудилось, дрожала дорога. Тут же распахнулись все окна, в них выставились удивлённые лица цыган – и вскоре о гадании Дарьиной дочери знал весь табор. Сама Дина не казалась ни обиженной, ни расстроенной. Она спокойно шла в толпе хохочущих цыганок, слабо улыбаясь и высоко держа голову. Но, очутившись одна в комнате, девушка забралась с ногами на постель, уткнулась лицом в колени и сидела так несколько часов кряду, пока к ней не зашла мать.
– Дина, чяёри, цветочек мой фиалковый, жить-то ведь как-то надо нам, – уже безнадёжно произнесла Дарья. – Мы ведь не одни, среди людей живём. Кабы одни – я тебя сама прокормила б, не переломилась бы, слава богу, не последняя добисарка… но что цыгане скажут? Смотри, тебя уж на смех поднимают, а что ж дальше будет?
– Пусть будет что будет, – не поворачиваясь, сказала Дина. – Мне, право, всё равно.
– Ох, прав Яшка был, ох, прав… – схватилась за голову Дарья. – Говорил – забирай её с гимназии, там тебе из цыганки барыню на вате сделают… вот и сделали! Сама я, дура набитая, и виновата, хоть бы раз в жизни мужа послушала…
– Неправда, – ровным голосом парировала Дина. – Посмотри на Мери. Она в одной гимназии со мной училась!