Читать интересную книгу Дом паука - Пол Боулз

Остановившись у лотков, где торговали съестным, он купил половину лепешки и несколько кусков баранины. Потом, жуя на ходу, направился в сторону холма, за которым стояло святилище. В обе стороны — к храму и от него — тек людской поток, но Стенхэм обошел его слева, по козьей тропе. Единственной постройкой в этом краю был маленький марабут, возведенный вокруг усыпальницы Сиди Бу-Хта. Когда не было паломничеств, здесь можно было встретить разве что немногочисленных верующих, прибывших исполнить обеты, да порой какой-нибудь пастух забредал сюда со своими козами.

С вершины холма Стенхэм оглядел ярко озаренную солнцем панораму: голые охристые земли, лежащие к югу, гряды гор на севере, а прямо перед ним — лесистые зеленые склоны с лужайками, на которых виднелись тысячи белых фигурок. Высота, с которой он глядел, скрадывала их движения, и они казались неподвижной, неживой частью пейзажа; только пристально вглядываясь, он убедился, что они действительно движутся. Стоя здесь, в жизнерадостных лучах утреннего солнца, он чувствовал себя очень далеким от них и смутно раздумывал, не лучше ли проследить за жертвоприношением отсюда — видеть и в то же время не видеть.

Агенты Истиклала никогда не смогут помешать всему народу закалывать овец; во всяком случае, цель их состояла не в этом. Они вполне удовольствовались бы, посеяв семена розни, неуверенности и подозрения, разобщив людей и лишив их удовольствия от слаженного ритуала. Такую разрушительную работу следовало тщательно спланировать, затем все начинало действовать само по себе. Если молодым людям удастся их хитроумный замысел, паломники в этом году будут возвращаться из Сиди Бу-Хта недовольными, и многие из них на следующий год уже не вернутся сюда. Один только перерыв, один год без ритуала — и цепь прервется. Молодые люди знали это. Любая перемена в установленном ритме сбивала людей с толку, потому что жизни их сводились к череде ритмических повторов, и несоблюдение предписанного ритуала могло повлечь ужасные последствия, потому что люди перестали бы ощущать благодать Аллаха, а следом, утратив ответственность, стали бы делать все, что им приказывают. Стенхэм подумал, уж не приехали ли все молодые агенты Истиклала на одном автобусе. Если так, то какое счастье, если бы этот автобус перевернулся и сорвался в пропасть! Люди исполняли бы повеления Аллаха с прежней радостью, и счастье и благоденствие воцарились бы в здешних краях еще на целый год. В памяти у него всплыло короткое изречение, которое он когда-то прочитал: «Счастлив тот, кто верит, что счастлив». Да, подумал Стенхэм, и хуже убийцы человек, который пытается разрушить эту веру. Эти несчастные людишки, вечно сующие нос в чужие дела, были поистине чумой человечества, проказой на лице земли. «И вы еще можете сидеть здесь и рассуждать о том, что они счастливы», — сказала ему тогда Ли, и глаза ее сияли убежденностью в собственной правоте. Наверняка, такое же выражение было у интеллигентов, делавших французскую революцию, и у омерзительных молодых людей из Истиклала, и у бесчеловечных деятелей компартии по всему свету.

Даже в устах величайшего мыслителя слова: «Все люди созданы равными» — звучали отвратительно, так как недвусмысленно призывали разрушить иерархию, созданную самой Природой. Но даже его ближайшие друзья, когда он приводил им это соображение, объясняя, отчего мир год от года становится хуже, с улыбкой отвечали ему: «Знаешь, Джон, будь осторожней, а то совсем свихнешься». Ложь слишком глубоко укоренилась в их умах, они не могли усомниться в ней. К тому же меня никогда не тянуло быть спасителем человечества, подумал Стенхэм, ложась на спину, чтобы видеть только небо. Хочется спасти самого себя. А на это и всей жизни не хватит.

Утренний ветерок, подувший с востока, относил в сторону слабые звуки барабанов и с легким свистом проносился сквозь густые заросли. Безмысленная мечтательность постепенно овладела Стенхэмом; пребывая в этом растительном состоянии, он сосредоточился на тепле солнца и прохладе ветра, касавшихся его кожи. Последняя отчетливая мысль, промелькнувшая у него в мозгу, была о том, что еще не раз придется ему лежать так, под широко раскинувшимся небом, ломая голову над этими ничтожными вопросами.

Глава двадцать девятая

Полли Берроуз очень долго, спотыкаясь, бродила по неровным тропам своих снов, смутно сознавая, что что-то не так, но не могла понять, что просто неудобно лежать; она вертелась так и сяк, но не могла устроиться на бугристой циновке. Мало-помалу ее сознание мучительно начало пробиваться сквозь туман пыли и арабской речи, звучавшей со всех сторон. Наконец громкий взрыв смеха, донесшийся из угла, где сидел кауаджи, разбудил ее, и она резко села, чувствуя, как ломит каждый сустав. Несколько мальчишек с любопытством поглядели на нее, поэтому она решила не ложиться снова, хотя именно этого ей больше всего хотелось. Мысль о том, как это было бы сладостно и приятно, заставила ее проникнуться жалостью к себе. Однако она все же вытянула руки, размяла пальцы, зевнула, прикрывая рот, и, почувствовав себя чуть лучше, вспомнила об одержанной победе.

Теперь этот короткий промежуток между двумя снами тоже казался сном. Мальчик, вошедший в шатер со своим приятелем, имел дерзость разбудить ее, и в приступе гнева она впервые увидела его в истинном свете. В истинном в том смысле, что впервые поняла, что видел в нем Стенхэм. (Как это мальчик видел сам себя она и не пыталась догадаться, ей это было неинтересно.) Онемев от ярости, она сидела, уставившись на него. Гладкая смуглая кожа, большие глаза и черные волосы и еще эта, чисто мужская уверенность, хотя вел он себя еще совсем не по-мужски. Вылитый маленький варвар, подумала она, прямая противоположность тому, что она считала достойным восхищения. Глядя на него, она чувствовала, что понимает, какими были люди древности. Словно и не было трехтысячелетней истории, и вот он стоял перед нею — настороженный и хищный недочеловек, гораздо менее похожий на человека, чем голый дикарь, потому что с дикарем еще можно о чем-то договориться, в то время как это существо, закованное в латы своей застывшей варварской культуры, сознательно отрицало прогресс. И то же самое видел в нем Стенхэм, для него мальчик являлся безукоризненным символом человеческой отсталости и был достоин восхищения именно за свою «чистоту»: в его личность не вмещалось ничего, кроме того, что человечество уже изобрело в глубокой древности. Для Стенхэма он был поистине утешением, живым доказательством недолговечности триумфа современности, в нем олицетворялась наивная, детская мечта Стенхэма, что течение времени еще можно остановить и вернуть человека к его истокам.

Рядом примостился и второй парнишка — он покусывал веточку и глядел на Ли с невозмутимым любопытством.

— В чем дело? — спокойно обратилась она к Амару, совершенно позабыв о том, что он не понимает ее.

— Он хочет с вами попрощаться, — объяснил приятель Амара. (Ничего, так легко ему не улизнуть, отметила она про себя, имея в виду Стенхэма.)

— Mohammed, tu ne veux pas faire quelque chose pour moi?[156]

Мальчик выпрямился.

— He мог бы ты спуститься и купить мне пачку «Каса Спорт»?

Раскрыв сумочку, она достала мелочь. Мохаммед поднялся на ноги, пригнувшись, чтобы не задевать натянутое сверху одеяло. Взяв деньги, он вышел. Ли выждала с полминуты, чтобы убедиться, что он удалился. Потом повернулась к Амару и, не колеблясь, вытащила все деньги, которые лежали в сумочке. Банкноты были сложены аккуратной пачкой.

«Конечно, он ничего не понимает», — подумала она, глядя, как широко раскрылись его глаза при виде денег. И, даже когда она попробовала знаками объяснить ему, в чем дело, Амар пытался вернуть ей деньги.

— Бум, — шепнула ему Ли. — Револьвер, пистолет. — И все равно не была уверена, что он понял. Ли оглянулась. Вроде бы никто не обращал на них внимания. Дав знак Амару следить за ее правой рукой, она подняла ее к лицу и согнула указательный палец, прищурив левый глаз, а другим пальцем изобразив дуло. Потом спустила курок и указала на деньги в его руке.

Слава Богу; подумала она, он понял. Об этом можно было догадаться по изменившемуся выражению его лица. Она нахмурилась и встревоженно показала Амару, чтобы он поскорее спрятал деньги. Он тут же сунул их в карман. Пока все шло хорошо.

Когда Мохаммед вернулся, Ли лежала, заложив руки за голову, и рассеянно глядела вверх. Чтобы не показаться невоспитанной, она немного поговорила с ним, после чего оба мальчика встали и собрались идти. Пожимая Амару руку, Ли значительно взглянула на него, как бы предостерегая от выражений признательности, и просто сказала: «Bonne chance»[157]. Мальчики вышли, и она снова легла, сама не понимая, отчего ей кажется, что удалось справиться с какой-то невероятно сложной работой.