…При этом вместе с нестроевыми солдатами или «некомбатантами» (камергерами, шталмейстерами, чиновниками, санитарами, инженерами-географами, маркитантами и т. п.) это могло выглядеть примерно так! Вполне возможно, что у Наполеона набиралось до 145 тыс. человек, в том числе 134–135 тыс. регулярных войск, но на поле боя, по мнению французских исследователей, могло присутствовать только 115 тыс. человек, остальные охраняли штаб-квартиру, тылы, были откомандированы либо находились все еще на марше. Кроме того, не следует забывать, что в походе на Москву кавалерию Мюрата постоянно преследовала убыль коней, а в бой посылались, естественно, только верховые бойцы, безлошадные превращались в пехотинцев и не использовались в сражении, оставаясь в полковом обозе. Тогда как у Кутузова могло быть 135–160 тыс. человек, в том числе от 103 до 115 тыс. регулярных войск (среди которых было 15–16 тыс. новобранцев-рекрутов), а также 6—11 тыс. казаков и 10–30 тыс. наспех обученных и плохо вооруженных смоленских и московских ополченцев, которые в основном использовались для принятия раненых и присмотра за ними. В то же время некоторые современные отечественные исследователи предполагают, что без ополчения, но с казаками у Кутузова могло насчитываться до 125 500 человек при 624 пушках. Эта цифра складывается из наличия у Барклая 84 400 человек с 438 пушками, а у Багратиона – ок. 41 100 человек при 186 орудиях. Впрочем, споры продолжаются, и «на свет» «всплывают» все новые и новые факты, «методики» подсчета и прочие «веские и весомые» аргументы…
Принято считать, что в профессиональной подготовке русская армия (ок. 82,5 тыс. пехоты, 20–27 тыс. кавалерии, ок. 10,5 тыс. артиллеристов) все же уступала французской (ок. 103 тыс. пехоты и 31–28 тыс. конницы), особенно в кавалерии. Тем более что чуть ли не одна треть русской кавалерии приходилась на иррегулярную конницу: казаков – профессиональных военных, но непригодных для атак в плотно сомкнутом строю на пехотные каре в открытом поле. Зато в артиллерии превосходство было у русских: от 624 до 640 пушек против 578–587, к тому же не менее трети пушек Наполеона были 4-фунтовками, которые считались малокалиберными. В результате общий вес суммарного залпа всей русской артиллерии был на четверть больше, чем могла обеспечить вся артиллерия Бонапарта. Но было у французов и некое преимущество: 80 самых тяжелых орудий Наполеона (12-фунтовые пушки и 8-фунтовые гаубицы) превосходили сильнейшие орудия русских по огневой мощности и дальности – до 2500–2800 м. И хотя это преимущество очень трудно реализовать в силу малой мобильности столь мощных орудий и малого процента попаданий на больших дистанциях, но именно высокое искусство Наполеона-артиллериста все же превратит его на поле боя в весомый фактор.
Не секрет, что изначально (т. е. по своей военной специальности) Наполеон Бонапарт был… выдающимся артиллеристом! Его познания в этой области неизмеримо превосходили знания многих его современников-артиллеристов: недаром Наполеон был одним из любимых учеников сколь знаменитого… дамского угодника, столь и прославленного артиллериста его оксоннского начальника барона Дютейля, чьим наставником был сам легендарный реформатор французской артиллерии Жан Батист Вакетт де Грибоваль (1715–1789). Именно Жан-Филипп Дютейль-старший (1722–1794) являлся автором очень популярной в ту пору монографии «Об использовании новой артиллерии в маневренной войне». Еще будучи начальником артиллерийского училища в Оксонне, где 15 месяцев обучался Наполеон, Дютейль одним из первых почувствовал великое будущее в ту пору всего лишь 19-летнего юноши. Его поддержка и отеческая опека очень помогли Бонапарту максимально глубоко изучить военное искусство в целом и артиллерийское дело в частности. Именно тогда юный Наполеон сочиняет свой первый небольшой военный трактат, естественно, посвященный столь любимой им баллистике, «О метании бомб». Старик давал читать своему любимцу необходимые ему книги и всегда находил время обсудить их. Очень скоро Бонапарт стал большим знатоком творческого наследия великих полководцев прошлого: от персидского царя Кира Великого до прусского короля Фридриха II Великого. При этом он позднее говорил, что из их ошибок и недостатков он извлек для себя не меньше, чем из их успехов.
…Между прочим, спустя годы пути-дороги ученика и учителя – Наполеона и Дютейля – еще раз пересеклись. Это случится при осаде Тулона в 1793 г., где Наполеон командовал артиллерией французской революционной армии, а его старого учителя в артиллерийском ремесле туда закинула нелегкая судьба гонимого революцией аристократа. На этот раз учитель оказался в подчинении у своего любимого ученика и весьма помог ему дельными практическими советами и своевременными поставками снарядов. Но часы Дютейля уже были сочтены. Революционные комиссары – бывший актер Жан-Мари Коло д’Эбруа (1749–1796) и будущий наполеоновский министр полиции Фуше – ретиво выполняя революционные разнарядки по уничтожению старорежимных военспецов, отправили на гильотину и замечательного дамского угодника – прославленного артиллериста Дютейля-старшего. Напрасно старик показывал им присланные ему Наполеоном письма с благодарностями за разумные советы, распоряжения и энергию при организации артиллерии под Тулоном! В списке приговоренных к казни напротив фамилии Дютейль уже был поставлен крестик, перечеркнувший его жизненный путь на 72-м году жизни! Если Коло д’Эрбуа вскоре сгинет в ссылке в жарко-влажной Гвиане, то судьба Фуше гораздо интереснее. Спустя годы всегда осторожный Фуше, не зная о дружбе старого королевского генерала и молоденького корсиканского офицерика, как-то проболтался могущественному императору Наполеону и об этом «подвиге» из своего «славного революционного прошлого». «Дютейль был добрым человеком и… – здесь Бонапарт сделал театрально-длинную паузу, – и моим любимым учителем!» – добавил он. В мгновенно наступившей тишине французский император бросил такой взгляд своих серо-стальных глаз на своего министра полиции, что тот мгновенно побелел как мел и покрылся мокрой испариной… Продолжения этой истории не последовало: Фуше, как блестящий профессионал своего дела, был нужен своему патрону, а дела тот всегда ставил выше всего остального…
Незадолго до начала Бородинского сражения генерал А. де Коленкур напомнил Наполеону историческую фразу столь почитаемого им Фридриха Великого. Как известно, после того как при Цорндорфе 36 эскадронов его лихих черных гусар Зейдлица, разбившись о штыки русской пехоты, превратились в ошметки окровавленного мяса (людского и конского), якобы Фридрих II в порыве отчаяния бросил своей ошарашенной от увиденного свите ставшую затем легендарной фразу: «Русского солдата мало убить – его надо еще и повалить!» Наполеон мрачно парировал: «Ну вот, завтра я и повалю их своей артиллерией!» Забегая вперед надо признать, что как это ни прискорбно, но он знал, что говорил! В процентном отношении наибольшие потери русские понесут в битве при Бородине не от вражеской пехоты или кавалерии, а именно от артиллерии, выпустившей невиданное доселе для однодневного полевого сражения количество снарядов – более 60 тысяч против 30 (или 20?) тысяч у русских. (Правда, некоторые исследователи, в частности Д. Г. Целорунго, по данным учета ранений на основе формулярных списков полагают, что все же причиной большей части потерь русской армии стал ружейный огонь неприятеля – 70–80 процентов.) Полководческий гений Бонапарта позволит ему создавать во всех пунктах, где он предпримет атаки, превосходство не только в людях, но и в пушках в 2–3 раза. У Кутузова же из-за гибели в начале сражения его начальника артиллерии генерала Кутайсова 306–324 орудий А. Х. Эйлера простояли в резерве без дела до конца сражения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});