Некоторое время Майя служит секретарем у профессора французской литературы П. С. Когана и, конечно, вступает с ним в связь. Вполне возможно, что она присматривает за этим знаменитым деятелем науки, усердно дававшим классовую трактовку явлениям французской литературы, но, как упрекали его посмертно советские энциклопедии, не сумевшим полностью «овладеть марксистско-ленинским методом в литературоведении» И все же это был в те годы крупный начальник, руководитель Государственной академии художественных наук. В 1925 году его назначили комиссаром советского павильона декоративного искусства на парижской выставке, и он взял с собой в Париж Майю, одну из своих секретарш. Здесь она знакомится с известным писателем Жоржем Дюамелем и пытается, как изящно формулирует это специалист по Роллану Бернар Дюшатле, стать его духовной дочерью. Дюамель, по сообщению того же Дюшатле, отвергает «ее авансы». Тем не менее в 1927 году Майя помогает писателям Дюамелю и Дюртену устроить поездку в Советский Союз, где выступает в качестве их «чичероне» (в 1928-м она сопровождает поэта Шарля Вильдрака — вошла в обойму). Как и положено профессионалу, допущенному к «работе с иностранцами», Майя демонстрирует подопечным высшую степень «веры в большевистский режим» и агитирует их «за советскую власть».
Позднее Дюамель дважды упоминает ее в своих книгах, а попав в том же 1927 году вместе с Дюртеном в гости к Роллану, разжигает любопытство стремительно «левеющего» гуманиста рассказами о проказнице Майе. Разволнованный этими рассказами, Роллан в погожий апрельский день 1928 года пишет Горькому:
Знаете ли вы Марию Кудашеву, которая пишет мне из Москвы и о которой мне говорили Дюамель и Дюртен? Она была их преданным гидом в России. Она сейчас просто влюблена в большевизм — я читал ее прелестные французские стихи (не те, что вышли: она, на мой взгляд, опубликовала не лучшие).
Переписка между Ролланом и Майей возобновляется. Письма идут все более нежные (тут она тоже профессионалка, или ей помогали высокие профессионалы, близкие к разведке), минуют цензуру без задержки, и Роллан посылает Майе книгу про Ганди с нежной надписью. А она в своих письмах дает обещания, выходящие далеко за пределы ее скромной дамской компетенции, — скажем, выпустить в Москве полное собрание его сочинений. Чтоб написать такое, она должна была «посовещаться с товарищами».
Роллан решил пригласить Майю к себе в Швейцарию. Он обратился за протекцией к Горькому, тот за разрешением обратился к «товарищам», Майиным коллегам. Не будь у них далеко идущих планов, никуда бы она не поехала. А может, именно «товарищи» ее к Горькому и отфутболили, чтобы Роллану не показалась подозрительной готовность властей ее отпустить. Так или иначе, Майя приехала в Швейцарию к Роллану, гостила там в августе — сентябре 1929 года и, как удовлетворенно сообщает французский эксперт, успела рассказать Роллану «о своем пути от старого мира к новому и о своей вере в большевизм».
Снова она поехала в Швейцарию в конце 1930 года. Декоративного вмешательства Горького больше не требовалось. Теперь делами Роллана ведали непосредственно «товарищи» (через свои отделы, в том числе через Всесоюзное общество культурных связей с заграницей — ВОКС). Все вместе они и послали трепетную Майю выходить замуж за Роллана. Невеста была не самой первой молодости, но все же на 29 лет моложе уже растранжирившего здоровье гуманиста Роллана, к тому же она была княгиня, перешедшая в лагерь пролетариата, и могла поделиться с ним энтузиазмом «святой веры».
Майя призналась журналисту А. Ваксбергу, навестившему ее в той же квартире на Монпарнасе за 15 лет до меня: «Еще и до того, как я уехала к Роллану из Советского Союза, я знала, что от ГПУ мне не избавиться».
Скрупулезно, на каждом шагу руководимый домашним наставником, любимой женой, Роллан превратился вскоре не просто в воинствующего сталиниста, но и в дисциплинированного внештатного сотрудника органов сталинской пропаганды. Майя оказалась «сильным работником». Да и кураторы у нее были не слабые. Вот как писал об этом американский исследователь Стивен Кох в книге «Конц невинности. Интеллектуалы Запада и искушение сталинизма. 30 лет тайной войны»:
Мария Павловна Кудашева была агентом, находившимся в непосредственном подчинении советских секретных служб… Кудашева отправилась в Швейцарию, чтобы… проникать во все уголки существования Роллана, чтобы руководить им в интересах органов. Задача эта была ею выполнена великолепно. Центральный партийный архив в Москве располагает бесчисленными досье, описывающими эпизоды, в которых и известность Роллана, и его принципы были использованы органами в то время, как он изображал «вальс невинности». С того самого момента, как она стала супругой Роллана, Кудашевой удавалось должным образом направлять всякое публичное выступление писателя, в чем она преуспевала до самой его смерти, после которой унаследовала и легенду о нем, и его архивы. От начала до конца Кудашева поддерживала регулярные и тесные контакты с агентами служб…
Тщеславие Роллана привело его к убеждению, что ой наделен исключительным умом, отличительными чертами которого являются бесстрашие и независимость. На самом деле он был человеком самовлюбленным и эксцентричным, его легко было водить за нос и легко повергнуть в страх. Кудашева все с большим упорством укрепляла его в роли апостола сталинизма, ей же в свою очередь руководили Жибарти и другие агенты. За все эти годы, когда им манипулировали, Роллан успел утвердиться в своем полу-невежестве и в том, что мы называем «внутренней глухотой»… мог ли он задуматься над тем, какую роль играет его супруга?
После многочисленных приглашений и долгих приготовлений Ромен Роллан, преодолев слабость тела (ему не было, впрочем, и семидесяти), решился на поездку в Москву. В годы, предшествовавшие поездке, он сделал много заявлений о верности СССР и его вождю Сталину, а также о преданности мировой революции, за которую он готов биться до последнего вздоха. Путешествие Роллана в Советский Союз, где он был объявлен величайшим писателем мира, сопровождалось шумными митингами и шествиями, на которых славили гостя. Вершиной визита была, конечно, беседа, которой величайший из мировых вождей удостоил великого писателя. Конечно, перед беседой вождю доложили мнение «нашей женщины при Роллане» об умственных способностях зарубежного классика. Судя по тому, как потешался вождь над гостем, Марья Павловна сказала хозяевам о муже то же самое, что полвека спустя сказала мне у себя на кухне («полный дурак»). Как профессиональный гуманист и «посланец гуманистической интеллигенции» Роллан должен был, даже пусть и в льстивой форме, задать хоть какой-нибудь вопрос по поводу бушевавших тогда в стране кровавых репрессий. Ну, например, спросить о новом указе, разрешавшем применять «высшую меру» к детям, достигшим двенадцатилетнего возраста.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});