Барон, сидевший на розовом пуфике в вольной позе, без кафтана (декорум так декорум!), и Ноэми, в очаровательном неглиже раскинувшаяся на козетке, так и замерли при виде этого безумца, в котором Ноэми узнала венгерского маркиза: он только вчера в Булонском лесу так щедро засыпал ее коляску охапками роз, что m-lle Тарте не могла не улыбнуться в ответ – и тут же выслушала признания: будто бы ради ее благосклонности маркиз готов на все, и он назначит ей королевское содержание, купит дом в аристократическом предместье Сен-Жермен – и так далее, и тому подобное. Тронутая живейшими изъявлениями чувств, Ноэми не отвергала никаких предложений пылкого венгерца, но, верная своему принципу: «Деньги вперед!», еще не оказала влюбленному никаких милостей, а потому была чрезвычайно озадачена его появлением. Он вел себя не как робкий поклонник, а как ревнивый любовник, хуже того – ревнивый муж, хотя не имел на то вовсе никаких оснований.
Еще более был скандализирован барон, узнавший наконец в незнакомце маркиза Сильвестра Шалопаи, не столь давно наилучшим образом отрекомендованного ему Иваном Матвеевичем Симолиным. Сейчас же барон видел перед собою Отелло во плоти: Сильвестр переворошил все в комнате, ища некие billets dous [86], словно присутствия самого «любовника» ему уже было недостаточно, потом залпом опрокинул бокал бургундского, бесцеремонно налив его себе, запил бургундское стаканом красного вина и, приведенный этой смесью в должное состояние, швырнул Корфу в лицо перчатку.
Ноэми от страха лишилась голоса; Шалопаи замер, словно испуганный собственной смелостью; и оба они с таким любопытством воззрились на барона, как если бы ожидали, что он тут же кинется на обидчика и проткнет его насквозь шпагою.
– Ради бога, не здесь, господа! – пискнула Ноэми, всякую минуту готовая лишиться чувств и достаться любому, кто окажется победителем.
Однако Корф стоял недвижим, испытующе глядя на обидчика. Он знал, что point d’honneur [87] для него было немедля принять вызов, однако пытался понять, что же произошло с маркизом. Сильвестр Шалопаи слыл обычным женолюбом и волокитою, каких множество можно встретить в любом обществе; при недавней встрече в Итальянском театре он показал себя к тому же человеком вполне светским и блестящим остроумцем: его крик «Вот аббат Миолан!» сделался настоящим модным bon mot [88] и который день повторялся в салонах и даже во дворце. Какой же белены он объелся нынче? Ведь вел себя подобно провинциальному дурню…
Впрочем, делать было нечего: Корф поднял перчатку и предложил Сильвестру встретиться через час для взаимной сатисфакции. Маркиз вздохнул с видимым облегчением, и Дмитрию Васильевичу пришла в голову весьма здравая мысль о том, что, пожалуй, ради его согласия драться и была затеяна вся эта нелепая история, а шум и гам – лишь проявление страсти Сильвестра к эффектным сценам.
Вот так и произошло, что, заморочив голову заботливому месье Периклу, через час с небольшим во внутреннем дворике заброшенного дома на улице Карусели барон Корф и маркиз Шалопаи сбросили сюртуки, раскланялись, а потом с упоением предались тому самому занятию, которое, сделавшись истинным бичом привилегированных сословий во Франции, было запрещено под страхом смертной казни строжайшим эдиктом короля Людовика XIV, оставшись, однако, и сто лет спустя единственным средством разрешать неразрешимые споры.
* * *
Двор, где происходила дуэль, был похож на узкий колодец: черные стены вздымались к небу, шероховатые даже с виду, потому что камни были не обтесаны. Одна стена была увита мелкими белыми розами; возле нее стояла каменная скамья, покрытая мхом, и Корф, мельком скользнув по ней взглядом, подумал, что если здесь и впрямь бродит призрак, то он – вернее, она, ибо это призрак дамы – любит лунной ночью сидеть на этой скамье, под этими розами, или выглядывает из узкого стрельчатого, тускло освещенного окна… Тут Сильвестр бросился в атаку, и барон забыл о призраке и об окошке, а зря: задержи он взгляд еще на мгновение, он увидел бы свою жену.
Ну не могла Мария не прийти сюда! Ее план, который еще недавно представлялся изощренно-безупречным, отчасти даже забавным, показался вдруг жутковато-нелепым, как если бы, потеряв ключ от двери, она задумала стрелять в замочную скважину чугунным ядром из мортиры. Почему-то подумалось: если хорошо пойдет дело, то станет легче, однако сердце ее обморочно затрепыхалось, когда Сильвестр сделал первый выпад. Корф успел отскочить, а шпага проволокла Сильвестра вперед, так что он врезался в стену и едва успел шарахнуться в сторону, когда совсем рядом клинок барона высек искры из черного камня.
Теперь противники поменялись местами, и Мария видела лицо своего «наемника». На нем мелькнула тень изумления: Сильвестр, верно, не ожидал такого проворства, однако, решив держать теперь ухо востро, принял боевую стойку и сделал второй выпад. Сталь звякнула о сталь – Корф лихо ответил. И улыбнулся не без издевки.
Темп схватки ускорялся. Лицо Сильвестра блестело от пота; тщательно причесанные волосы барона растрепались, с них сыпалась пудра, открывая седые виски. Однако новый удар он отбил так резво, что шпага едва не выпрыгнула из руки Сильвестра.
Маркиз сделал зверское лицо и прыгнул вперед. Снова зазвенела сталь, но Мария уже не отводила глаз. Ей больше не было страшно. Она была в восторге от этого зрелища! Теперь она понимала, почему так много пылких любовниц у заправских дуэлянтов, которых ей приходилось встречать в обществе. Женщины предпочитают дерзкую, отчаянную храбрость, а не спокойную, благородную смелость. Мария, как бы в опьянении, следила за сценой, разыгрываемой по ее воле, постигая, что мужчинами, оказывается, женщине очень легко управлять, и прав был Фонтенель, сказавший: «Мужчины не сопротивляются, если ими движет страсть, – тогда от них можно получить все, что пожелаешь!»
Блеск обнаженных клинков, посвист стали, ритмический топот ног, словно бы выбивающих из брусчатки: «A mort! A mort»! [89] – это превратилось в некий смертельный, прекрасный танец. Впрочем, разъярившись, не в силах добиться перевеса, противники постепенно отступали от правил высокого фехтовального искусства. Вот Сильвестр отшатнулся, а когда Корф надвинулся на него, сбил его клинок вниз и, с поворотом подпрыгнув, попытался ударить барона пяткой в голову. Однако промахнулся, с трудом устоял на ногах и обнаружил, что каблук сапога наполовину срезан хлесткой шпагой Корфа. Противники вновь поменялись местами, и теперь Мария отчетливо видела торжествующую улыбку на лице своего мужа.
Мария готова была любоваться этим спектаклем вечно, как вдруг… укол в руку и удар сапогом в коленную чашечку помогли Корфу свалить противника! Острие шпаги затрепетало у самого горла распростертого Сильвестра, а барон, пригнувшись, еще слегка задыхаясь, выкрикнул: