Читать интересную книгу Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

Тюремное начальство заявило ему, что необходимо немедленно же увезти тело его жены из тюрьмы. Он выслушал это требование с полным спокойствием и согласился с его разумностью. Почти все тюремные обитатели собрались для печальных проводов; они поспешно расступились по сторонам при появлении вдовца; он быстро прошел вперед и стал одиноко в небольшом отгороженном пространстве, примыкавшем к помещению привратника; толпа отошла оттуда, по инстинктивному чувству деликатности. Медленно подвигались вперед люди с тяжелым гробом на плечах. В толпе господствовало мертвое молчание, нарушавшееся только жалобными восклицаниями женщин и шарканьем ног носильщиков по плитам. Они дошли до того места, на котором стоял муж умершей, и остановились. Он положил руку на гроб и, машинально поправив на нем покров, дал знак идти далее. Тюремные сторожа, стоявшие в сенях, сняли свои шляпы при выносе гроба, и через минуту дверь тюрьмы затворилась за ним. Вдовец посмотрел тогда бессмысленно на толпу и грохнулся оземь.

Хотя в течение многих недель после этого он пролежал дни и ночи в жесточайшей горячке, его не покидали ни на минуту сознание его потери и воспоминание о данной клятве. Перед глазами его проходили сцены за сценами, места сменялись местами, происшествия происшествиями, вытесняя друг друга со всей сумятицей бреда, но все они стояли в какой-нибудь связи с его главной умственной задачей. То он плыл по необъятному морю, над ним стояло кроваво-багровое небо, под ним бушевали волны, вздымаясь, точно горы, кипя водоворотом вокруг его утлого судна. Впереди его плыл еще другой корабль, тоже выдерживающий борьбу с разъяренными стихиями. Паруса у него висели клочьями по мачтам, палуба была покрыта испуганными людьми, которые по очереди один за другим становились жертвами высоких волн, покрывавших палубу и увлекавших за собою все, что попадалось им по пути. Наконец, волны поднялись еще выше, и целая ревущая масса воды ринулась на корабль со всесокрушающей быстротой и силой, оторвала у него руль и раздробила все судно до самого киля. Из громадного водоворота, образованного гибнувшим кораблем, раздался крик, — предсмертный крик сотни утопавших людей, слившийся в один страшный вопль, — крик до того громкий и пронзительный, что он раздался над воем враждовавших стихий и звучал, звучал до тех пор, пока, казалось, не пронизал собою воздух, небо и воду. Но что это такое? — вот показалась старая, седая голова, она поднимается над поверхностью моря и бьется с волнами, меча взгляды предсмертной тоски и громко вопия о помощи?.. Взглянув на нее, он спрыгивает со своего корабля и плывет к ней сильным размахом. Он достигает ее: он бок о бок с нею. Да, это те черты. Старик видит его приближение и тщетно старается избежать встречи с ним. Но он крепко стискивает старика и тащит его под воду. Ниже, ниже с ним, на пятьдесят лотов глубины! Старик борется слабее и слабее, наконец, остается недвижным. Старик, убит, убит им; клятва его сдержана.

Идет он потом по жестким пескам безграничной пустыни, одинокий и босой. Песок царапает ему ноги и ослепляет его; мелкие, тончайшие пылинки садятся в поры его кожи и раздражают его почти до бешенства. Громадные массы того же песку несутся перед ним ветром и, пронизанные лучами палящего солнца, возвышаются в отдалении подобно огненным столбам. Остовы людей, погибших в этой ужасной пустыне, лежат раскиданными вокруг на всем пространстве, которое можно окинуть глазом; все освещается зловещим светом, и повсюду в пределах человеческого зрения встречаются одни только предметы ужаса или омерзения. Тщетно стараясь произнести крик испуга, с языком, прилипшим к гортани, спешит он вперед, как безумный. Поддерживаемый сверхъестественной силой, он мчится по пескам, пока, наконец, не падает без чувств на землю. Какая восхитительная прохлада оживляет его? Откуда исходит это отрадное журчанье? Вода! Действительно, вот источник; свежая, чистая струя бежит у ног путника. Он припадает к ней губами и, протянув на берегу болевшие свои члены, впадает в сладостное забытье. Его приводит в себя шум чьих-то приближающихся шагов. Седой старик плетется тоже к ручью, чтобы утолить свою мучительную жажду. Это опять он! Путник вскакивает, охватывает его руками и не допускает к ручью. Старик борется сильно, судорожно, молит допустить его к воде; — старик просит только одну каплю ее для спасения своей жизни! Но он мощно удерживает старика и жадно любуется его агонией; потом, когда безжизненная голова старика склоняется на грудь, он отталкивает от себя ногой этот ненавистный труп.

Когда кончилась его горячка и сознание вернулось к нему, он проснулся к жизни богатым и свободным; ему объявили, что отец его, желавший, чтобы он издох в тюрьме, — желавший! — тот самый, который допустил, чтобы существа, бывшие для узника дороже его собственной жизни, умерли от лишений и сердечной тоски, против которой бессильны все лекарства, — этот самый человек был найден мертвым в своей пуховой постели. У него достало бы духу оставить после себя нищим своего сына, но, гордясь своим здоровьем и крепостью, он откладывал совершение нужного для того акта, и теперь ему приходилось на том свете скрежетать зубами при мысли о богатстве, которое досталось его сыну только благодаря его нераспорядительности и беспечности. Больной очнулся, и первое, что пришло ему в голову, была клятва о мести, второе, что злейшим его врагом был родной отец его жены, — человек, засадивший его в тюрьму и оттолкнувший от своего порога дочь и ее ребенка, когда они молили у его ног о помиловании. О, как он проклинал слабость, не дозволявшую ему быть на ногах и уже деятельно разрабатывать свой план мести!

Он распорядился, чтобы его перевезли подальше от места его горькой утраты и его бедствий, и поселился в тихом убежище на морском берегу, — не в надежде вернуть себе душевное спокойствие и счастье, потому что и то, и другое покинули его навсегда, но для восстановления своих упавших сил, для обдумывания своего дорогого плана. И здесь какой-то злой дух дал ему возможность совершить первую, самую страшную месть.

Было летнее время; постоянно погруженный в мрачные думы, он выходил по вечерам из своего уединенного жилища и направлялся по узкой тропинке между утесов к дикому и одинокому местечку, которое пришлось ему по душе; здесь он садился на какой-нибудь скалистый обломок и, закрыв лицо руками, просиживал так по нескольку часов, — иногда до глубокой ночи, до тех самых пор когда длинные тени утесов, нависших над его головой, клали непроницаемый черный покров на все окружающие предметы.

Однажды в тихий вечер он сидел так, в своем обычном положении, приподнимая иногда голову для того, чтобы проследить за полетом стрекозы, или устремляя глаза на великолепную багровую полосу, которая, начинаясь среди океана, шла, казалось, до самого его горизонта, до самого того места, где спускалось солнце. Вдруг глубокое безмолвие окрестности нарушилось громким воплем о помощи. Он прислушался, неуверенный в том, что слышал, но крик повторился с еще большей силой, чем прежде. Он вскочил тогда с места и поспешил по направлению голоса.

Дело разъяснилось тотчас же само собою; на берегу лежала разбросанная одежда; в недалеком расстоянии от него виднелась немного из воды человеческая голова, а какой-то старик кидался из стороны в сторону по берегу, ломая руки в отчаянии и взывая о помощи. Больной, силы которого восстановились уже достаточно, сбросил с себя верхнее платье и кинулся к морю, с намерением броситься в воду и спасти утопавшего.

— Поспешите, сэр, ради бога! Помогите ему, молю вас именем Господа! Это мой сын, сэр, — кричал вне себя старик. — Мой единственный сын, сэр, и он умирает на глазах своего отца!

При первых словах старика, незнакомец остановился в своем разбеге и, скрестив руки, стал перед ним неподвижно.

— Великий боже! — воскликнул старик, узнавая его. — Гейлинг!

Незнакомец молча улыбнулся.

— Гейлинг! — дико произнес старик. — Мой сын, Гейлинг, — это мой милый сын… Взгляните, взгляните!..

И, задыхаясь, несчастный отец указал на то место, где молодой человек боролся со смертью.

— Слушайте! — сказал старик. — Он кричит еще… значит, он жив… Гейлинг, спасите его, спасите!

Незнакомец снова улыбнулся и продолжал стоять неподвижно, как статуя.

— Я был виноват перед вами, — продолжал с воплем старик, падая перед ним на колени и ломая свои руки, — отомстите за себя; возьмите все мое, самую мою жизнь: бросьте меня в воду у своих ног и, если только человеческая природа может подавить в себе естественное сопротивление, я умру, не двинув ни рукой, ни ногой. Сделайте это, Гейлинг, сделайте, но спасите моего сына! Он так молод еще, Гейлинг, так молод для смерти!

— Слушайте, — произнес незнакомец, грозно схватывая старика за руку, — я хочу жизни за жизнь, и вот теперь здесь одна. Мой ребенок умирал на глазах своего отца несравненно более мучительной и продолжительной смертью, чем та, которой подвергается теперь, пока я говорю, этот молодой поноситель чести своей сестры. Вы смеялись, — смеялись в лицо своей дочери, на черты которой смерть тоже накладывала свою руку, — смеялись над нашими страданиями. Как вы теперь о них помышляете? Смотрите сюда, смотрите!