Не знаю, что послужило толчком, то ли спокойная обстановка, то ли, то, что при излечении у Ивна каждый раз светились руки. Но в один прекрасный момент я заметил, что левая рука у меня светится. Да я чувствовал энергию. Это было странно. Рядом лежал раненый мужик, и пока я был в себе начал стонать. Мне было его жалко, поэтому решил попробовать, чего стоят мои силы. Может моя сила ему поможет. Поднес руку к ожогу на животе. Он покрылся волдырями, фу. Сначала ничего не происходило и я начал водить рукой. А когда решил, что можно попробовать дотронуться. Ожег начал светлеть, а волдыри лопаться. Мужик перестал так громко стонать, и кажется, заснул. Вот и хорошо. Просидев ещё пять минут и поводив рукой, отошёл на свое место, что-то спать потянуло.
Сон. Что такое сон? Многие говорят, что сон есть ни что иное, как воображаемые сценарии нашей жизни. Прошедшие или будущие, которые показывает подсознание. Они бывают грустными, бывают веселыми, бывают страшными. Но ещё бывает, что мы осознаем, что все что мы видим это лишь сон, игра воображения, и что хоть все выглядит как настоящее оно таким не является.
Сейчас мне снился такой сон. Я все прекрасно понимал, но ничего сделать не мог. Являлся невольным слушателем. Событие показывалось давно прошедшее. Армейка. Очередное скучное информирование, ни кто не мог понять, зачем оно нам, но это было то время, когда нас никто не трогал. На задних рядах клуба деды могли втихаря порубиться. А я ещё совсем зеленый салабон был посажен на первый ряд. За пару минут до начала подошёл взводный, он сказал: Сейчас придет ветеран. Будет проводить с вами беседу. Никому не спать, проявить уважение, задавать вопросы кто не стесняется.
И вот заходит он. Старенький дед в гражданском с полностью седой головой. Подается команда: Смирно. Дед махает рукой: Садитесь — не надо этого всего. Оказалось — это полковник в отставке. Воевал в Великую Отечественную. Воевал от начала до конца. Счастливчик. Таких мало… И вот проходит миг и он рассказывает. Как было страшно. Как воевали. И как Берлин брали. И как после капитуляции Германии советские солдаты отдавали часть еды голодающим детям и женщинам. И о том, что всегда нужно оставаться человеком. Что дети не отвечают за дела отцов. И этот момент повторялся и повторялся. И сопровождалось это плачем и криком. Я вращал головой, пытался уйти, но ничего не получалось. А плач не прекращался, внезапно он превратился в ужасный крик боли.
Из сна я вынырнул, как будто вырвался из под воды я задыхался, сердце билось как заведенное, в голове бухало. Я не понимал, что происходит. Так… Ночь… Ветер дует в лицо… Недалеко блики от костра и суетящиеся фигуры. Беру посох и встаю. Навершие загорается как лампочка. И иду туда. Всего метров сорок, но ноги еле переставляю, будто что-то на них висит. Но мне нужно вперед, что-то происходит.
Картина, которая предстает передо мной, страшна и ужасна своей жестокостью и безпринципностью. Три солдата тянут руку орчёнка в огонь костра, а тот кричит и сопротивляется. Сразу можно было бы подумать, что это подросток лет тринадцати, но если это орк, то наверно выглядит как ребёнок лет шести. Никто и не думает останавливать это безобразие. Солдаты как зомби сидят и молча, смотрят на это действие как безучастные зрители.
— Прекратите! — Полукрик — полухрип слетает с моих губ. Он достаточно громок, что бы его услышать. Но все равно, ноль реакции. Бесстрастные лица и горящие безумством глаза, механические действия и почти ощутимое удовлетворение от получения результата. — Прекратите! Я совершенно не понимаю, что делаю, рука делает широкий взмах посохом и тугой воздух сбивает с ног всю четверку. Они упали. Хорошо не в костер. Орченок вырвался и скуля спрятался за мной. Он успел быстрее воинов, те только сделали шаг вперед, как ещё одно движение посохом и они опять на земле.
— Стойте! — Наконец-то мой выкрик заставил их остановиться. — Так нельзя! Это ребёнок!
— Что?! Это дикая нелюдь! Это не ребёнок! Как ты смеешь останавливать нас?! Мы хотим его крови! Все хотят убить эту тварь! — К освещенному месту стали подходить люди.
— Что ты делаешь?! Дай им закончить дело или ляжешь рядом!
— Вы что творите?! Это ребёнок!.. Да! Здоровый! С зеленой рожей, но ребёнок! — Эти слова я выкрикнул. Уверен их было хорошо слышно. В горле засел ком, грудь стянуло. Дышать было ну очень тяжело.
— Что!? Ты орков любишь?! Знаешь, сколько они людей угробили? А сколько солдат полегло? А Ролт?.. Он погиб тут! От ожогов, на моих руках. Да пол отряда лежало и чуть не погибло! Нужно убить его! — С не меньшей яростью сказал один из солдат. На его плече светлея от бликов огня, красовалась нашивка сержанта.
— Да! — Поддержала его толпа.
— Да! И тогда они не придут к нам больше! — Всё также зло процедил сержант.
— Убивать и наказывать надо взрослых! Дети не в ответе за действия отцов! А если его отпустить он запомнит… Запомнит и передаст остальным события этой ночи. О том, что нельзя нападать на людей. — И странно. Почему все смотрели на меня и молчали?
— А с чего ты решил парень, что можешь решать что-то в этом лагере. Особенно кому жить, а кому умереть? — Из-за моей спины хмурясь, вышел граф. Он пошёл по кругу пока, наконец, не стал напротив меня и пристально всмотрелся в глаза.
— А я и не решаю. Сзади меня стоит ребёнок. Зелёный, огромный, но ребёнок. А детей нельзя убивать и тем более нельзя мучить. Это закон. Я убивал орков и не сожалею об этом. Если завтра будет бой, я так же их буду убивать. Я спал, и этот детский крик меня разбудил, крик боли ребенка.
— Смысл в твоих словах есть, но это чудовище, очень много наших боевых товарищей погибло. И я понимаю своих людей. Это было их законное право. По правде говоря, я не знаю, что он тут делает. Пленных мы не брали… — Скосил глаза граф на сержанта и мы ещё выясним почему, когда нужно было отдыхать. Кто-то мешал мне спать. — ещё тише сказал граф. — Ваш целитель спас многих моих вассалов, а ещё больших спас от мучений. Поэтому я буду милосерден. Орчёнка выведешь из лагеря, и пусть будет свободен. Если не выживет, значит такая у него судьба.
— Да, эл. Будет исполнено. — Коротко поклонился я.
— Всем остальным. Отбой!
После того, как я вывел орченка из лагеря. Я отдал ему свою поясную сумку. Там как раз был мой сухой паек, что выдали нам по убытию в патруль. Я бы может и съел бы его, но меня почти сутки колбасило, а когда перестало, аппетита не было. Тот взял её настороженно, одной рукой. Вторую обожженную он вытянул вдоль тела. Было темно, но каким-то образом я все видел: даже то, что было за спиной, что делали солдаты в пятидесяти метрах от меня, и как колыхалась трава. Это было странно и непонятно, но мне было всё равно. Первым делом орчёнок. Отведя его от секретов с дружиной графа подальше. Я махнул ему рукой, типа: Проваливай. Но орчёнок не шел.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});