Читать интересную книгу Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 6. Рассказы, очерки, сказки - Карел Чапек

Тут вы сразу же можете усмотреть один из законов человеческого любопытства: оно вызывается не реальностью, а воображением; оно вытекает не из интереса к вещи, к данной ситуации, а из потребности воображения. Образ вещи, представление ее воздействует на любопытство гораздо сильнее, чем сама вещь. Поместите на витрине раздавленную сливу и снабдите ее надписью, что на этой сливе сломала ногу пани Голоубкова с Высочан[94], и вы вызовете стечение народа; при этом сама бедная пани Голоубкова никого не заинтересует. Если в доме № 77 по Длоугой улице отравился портной с пятью детьми, несколько тысяч горожан совершит паломничество на Длоугую улицу посмотреть на этот дом № 77. Сам этот дом № 77 не представляет ничего особенного, но в связи со случившимся он уже наделен чем-то любопытным. Двадцать тысяч народу сбежалось на Браник посмотреть похороны убитой семьи часовщика; из-за столпотворения гробы нельзя было даже пронести к могилам. А были это обычные похороны, какие бывают, когда кто-нибудь умирает от чахотки или от болезни почек; никто ведь и не ожидал, что покойники вдруг сбросят крышку гроба и укажут пальцем на присутствующего убийцу. По существу, эти похороны не отличались от тысячи других; интерес к ним был порожден исключительно силой воображения.

Обычно говорят, что любопытство связано с чем-нибудь новым, необычайным или по какой-либо причине исключительным. Да, трамвай, нормально идущий мимо нас, никого не интересует; но стоит соскочить дуге, как тут же появится повод для любопытства. Однако часто повод является только предлогом. Нормальный механизм действительности не нарушен — нарушается только механизм нашей души. Вон, видите, человека там, на противоположном тротуаре? Предположим, что этот человек кузнец. Если хотите, в этом нет ровно ничего особенного, и все же вы на него взглянули не без любопытства; потому что я вывел вас из состояния безразличия и присоединил к вашему видению некий образ, элемент воображения, который разрушает обычное бездумье.

Теперь вы сами видите, что любопытство проистекает вовсе не из потребности что-то узнать, а скорее что-то себе представить, и что оно развивается не из-за отсутствия интересных событий, а из-за отсутствия интересных представлений. Толпа потому так и любопытна, что она не мыслит.

1922

Существуют ли духи?

© перевод Б. Шуплецова

Пока есть возможность, человек должен осуществить и испытать буквально все, даже (вопреки противоположному мнению Бернарда Шоу) и умереть[95], чтобы проверить, есть ли хоть какая-нибудь загробная жизнь. Вот только существуют на свете нетерпеливые и немножко бестолковые люди, которые, хоть лопни, желают узнать это еще при жизни; к такому сорту людей принадлежу и я, поэтому в свое время я предпринял серьезные попытки побеседовать с душами умерших. Берется столик или доска, которую можно вращать, двое или трое людей кладут на нее руки и морщат лбы, при этом никто ни о чем абсолютно не думает, как говорится, сосредоточиваются. Потом этот столик или доска и вправду начинают вращаться, отвечают на глупые вопросы и даже пишут. Все это нам отлично удалось, успех эксперимента был бесспорным и огромным; результат, однако, был таков: мы спрятали вращающуюся доску за шкаф и заявили, что отныне ни с одним духом разговаривать не намерены.

Прежде всего нам кажется, что в мир духов затесались какие-то проходимцы; это сам гохштаплер (к сожалению, здесь у нас нет соответствующего чешского слова). Почти каждый дух, стучащий по столику, если не объявляет себя вашей тетушкой или приятельницей вашей тетушки, вероятно, желая этими родственными связями вызвать ваше доверие, то называется какой-нибудь всемирно известной или исторической личностью — Наполеоном, покойным Яном Жижкой[96], Толстым или королевой Викторией, на меньшее он не согласен. Никогда он не представится Яном Трчкой, бывшим пекарем из Пухова, или Вацлавом Седлачеком, при жизни бывшим дорожным мастером в Печках. Дух, который вещал нам, был неким персидским философом, но таков уж я, что гораздо больше поверил бы, если бы он представился Антонинон Миллером, известным в свое время почтмейстером, или Анной, бывшей уборщицей из больницы, ныне избавившейся от тягот земных. Меня просто оскорбило, что дух из загробного мира приходит ко мне в таком экзотическом обличье. Я поверил ему так же, как мог поверить какому-нибудь потертому джентльмену, который вдруг на углу представился бы мне индийским раджей. И не удивился бы, объяви он мне астральное предписание положить для него ровно в полночь сто крон на третьей ступеньке кладбищенской часовни. Я чувствовал, что меня считают земным простаком и недотепой. Я просто не мог ему доверять, поэтому не мог в него и поверить, хоть он и обращался ко мне, вернее сказать, именно потому и не поверил, что он обратился именно ко мне.

Другая удручающая особенность, проявляющаяся в выступлении духов, состоит в том, что они вообще не умнее и не серьезнее нас, жителей земли, скорее наоборот. Занимаются всякими глупостями, например, передают привет от вашего покойного прадядюшки, о котором при жизни вы совершенно не заботились. Если дух вещает нечто «сверхинтеллектуальное», то уж не как Сократ или инвалид-папиросник с Малой Страны, а только как госпожа Елена Блаватская[97]. Один персидский философ засыпал нас такой чудовищной теософической болтовней, что волосы стали дыбом. Взгляды у него были мистика-коммивояжера, который дальше третьего класса не пошел, а затем весьма слабо уразумел весьма посредственную брошюрку о монизме. Пытался писать на санскрите, — это было чудовищно. Думаю, он был немного не в себе, увлекался иностранными словами и ультрафиолетовыми лучами, атомами и гармонией сфер. В жизни я не встречал более бестолкового и самонадеянного существа, чем этот дух персидского философа. Пусть будет ему Вселенная пухом.

С тех пор я бесчисленное количество раз встречался с духами; хотя они и не стучали по столику и не оставляли следов своих рук на парафине, однако совершали гораздо более мудрые и достославные поступки. Я имею в виду дух живущих людей. Когда я читаю сочинения Бернарда Шоу, добрейшего Честертона или других умных людей, меня наполняет весьма твердое убеждение, что духи существуют и даже пишут. Когда я слушаю Отокара Бржезину, я убежден, что общаюсь с духом, даже если и не уношу с собой оттиска его руки на парафине. Это настоящий дух, который не выдает себя за персидского мудреца. Одна почтенная старая пани напоминает мне королеву Викторию, хотя и не стучит по столику, — она шумно хлопочет за большим столом, и хлопоты ее доказывают не существование астрального мира, но удивительное существование нашего мира и его особых связей. Я могу не обращать внимания на просьбы покойного дедушки, но могу быть очень внимательным к тому, что мне говорят окружающие и близкие люди; в конце концов они тоже духи. Мне кажется, что живые люди понимают все гораздо лучше, чем духи, стучащие по столику; и что они, собственно, гораздо интересней. И если бы я захотел узнать, существуют ли в нас, земных существах, бессмертные ангелы, я скорее стану искать их в своем соседе или в самом себе, чем в каком-то там духе, которому не могу помочь и который не может помочь мне.

1926

Вещи вокруг нас[98]

(с фотографиями Карела Чапека и рисунками Йозефа Чапека)

О вещах

Малое и большое

Не знаю, объяснил ли кто уже, почему это и как это получается, но ведь истинная правда, что людям особенно милы вещи маленькие, миниатюрные или как-то уменьшенные. Например, увидит человек совсем крохотную комнатушку, такую беленькую, уютную норку, в которой взрослый мужчина с трудом вытянет ноги, — и начинает умиленно улыбаться, и говорит восторженно: что за прелесть эта комнатка! В Испанском зале Пражского кремля[99] или в главном нефе Сватовитского храма[100] такой умильной улыбки ни у кого не бывает: каждый там серьезнеет и почтительно оценивает взглядом гигантские масштабы. А увидит человек малую хибарку — и улыбается ей, и мнится ему, что жить там легко и счастливо; но никто не улыбается с нежностью, глядя на Национальный музей или Вршовицкие казармы, — вероятно, потому, что они большие. Мы смотрим с милой улыбкой на спящего котенка, но с глубокомысленным почтением взираем на спящего льва. Маленькое содержит в себе что-то игриво-интимное и пробуждает в нас неукротимую нежность, а большое, мощное принадлежит к области серьезного и даже несколько пугающего. Вряд ли кому-нибудь захочется спать в Испанском зале или жить под куполом храма святого Петра. Человек предпочтет спать в будке ночного сторожа или поселиться в пряничном домике. Я не верю, что можно полюбить слона и класть его с собой в постель, чтобы тискать его и гладить. Не думаю, чтобы кто-нибудь пожелал устроить большой аквариум и разводить в нем китов. Если кто держит золотых рыбок, то делает это не только потому, что они золотые, но и потому, что они маленькие. Точно так же никто не стал бы держать в клетке поющих херувимов, потому что они скорее всего существа довольно крупные, но их, конечно, разводили бы, если бы херувимы были размером с канарейку. Пока люди строили улицы для того, чтобы жить на них и переговариваться, они делали их узкими. Если бы какой-нибудь король или директор банка велел возвести себе опочивальню размером с вокзальный зал ожидания, мы сказали бы, что он сумасшедший, и, по-видимому, так бы оно и было. Малые вещи взывают к нашей нежности; большие вещи требуют от нас лишь уважения.