Итак, я остановился на том, что Тамара, указав на беленький домик, рассказала, что тут начался ее роман с Левой. А я, глядя на ее совсем юное лицо, испытывал все ту же безнадежную жажду понять. И Тамара описала, как подруги уговаривали ее оставить Леву. Но она не послушалась. И Русецкая (Левина третья жена) бунтовала. И это ни к чему тоже не привело. И тут мы увидели, что в ларьке дают какие‑то консервы по коммерческой цене. И мы стали в очередь. И Тамара договорила. Нина тоже была против. Она никогда не говорит Тамаре прямо. Но вот когда Ягдфельд[13] был влюблен в Тамару, Нина придумала, что у Ягдфельда одна нога, как копыто. Про Левку она ничего подобного не говорила. Но все же Лева до сих пор, когда выпьет, упрекает Нину в том, что она против него настроена. И мы купили консервы и пошли домой мимо декоративных растений и таких же ступенек, мимо кафе, где вечно не было ни одного места, мимо домов, оставшихся с дней моего детства, но оголенных на старости лет — ни заборов, ни цветников, набитых людьми до отказа. От полной непристойности спасало все то же богатство зелени, прикрывавшей белье на веревках, щебень, мусор. В те же дни Левушка рассказал мне, что вечно ясное лицо Тамары — это только маска. Она не может забыть гибели родителей в блокаду. Ей кажется, что виновата в этом она — уехала с театром. Она очень совестливая и привязчивая. Говорил об этом Левка заботливо, любовно, и я подумал еще раз, что слухи, точнее, тень слухов о Колесове и Люлько — следствие того, что театр лихорадит. Если мы собирались кутить, то спускались вниз, в самый центр города, а потом поднимались в ресторан по крутым, засыпанным гравием дорожкам высоко на горку. Уже издали мы слышали музыку.
18 октября
И обсуждали: найдем ли мы столик. А если найдем, то не съедено ли все до нашего прихода. А если не съедено, то как с коньяком. В те дни ресторан работал на пределе. Чуть опоздаешь — и сиди за пустым столиком. Помогала обычно мощная междуведомственная сила: оркестранты. Они были знакомы с театральными, при случае заменяли их в спектаклях, и нам устраивали столик на хорошем месте, у перил, и в пристойный срок подавалось все, что заказано. За перилами черная ночь, освещенные ресторанными фонарями верхушки деревьев, идущие круто вниз, раскачивающиеся, и все то же ощущение близко присутствующего моря. За столом каждый переживает опьянение по — разному. Если Колесова днем обидели, то после первых же ста грамм делался он всепонимающе надменен. Он сам рассказывал, как, выходя в таком состоянии из ресторана гостиницы «Москва», увидел он незнакомца, который закричал весело: «Товарищ Колесов!» — «Я вас не знаю», — ответил Левушка надменно. — «Ну вот, поглядите на него! — ответил незнакомец. — А кто вам вручал диплом на звание заслуженного артиста Таджикской республики?» И Левка узнал одного из таджикских министров. Вот до каких высот поднималась его надменность. Недаром тянуло его в пьяном виде к самому Николаю Павловичу Акимову. Тамара, когда выпьет, делалась весела, как котенок. Несла вздор до того талантливый, хоть записывай. И до того легкий, что он забывался. Это тот блеск, что исчезает, когда собранные на берегу камушки высыхают. Домой мы шли по городу, совсем уж опустевшему. Море угадывалось еще отчетливее. Несмотря на ночную тишину, прибой не был слышен. Но бензиновый запах и запах разгоряченного асфальта уже улеглись на ночь. И соленый морской воздух напоминал, что до него совсем близко. Тамара вдруг закричала: «Аллигаторы — в ночной тишине. — Аллигаторы, зачем вы спите?» И на нас напал смех, такой смех, будто никаких тревог в нашей жизни нет и не было. И Левушка смеялся и любовался Тамарой, и я подумал: «Как приятно, что все это слухи». Я заботился не о Левке и его нравственности, а мне жалко было Тамару, такую веселую, такую легонькую и светлую в ночной темноте.
25 октября
Я отошел от Комедии. И вдруг узнал, что театр, как всегда, оказался чуток на происшествия подобного рода. Он их чует, когда происшествиями и не пахнет. Колесов развелся с Тамарой и ушел к Люлько. И мне страшно было подумать, как Тамара переживет эту обиду. Неспокойно было и Левушке. Он в философском всепонимающем настроении вваливался к Тамаре, рассказывал, как ему трудно было ее оставить. А когда Нина ему сказала, что не следует мучить Тамару подобным образом, Левушка обиделся и пожаловался, что Нина всегда к нему плохо относилась. И вот прошло несколько лет. Тамара замужем. Муж ее Хазин[14], драматург и поэт, плотный, черный, внешне спокойный человек. На самом же деле — неспокойный, уж очень его потрепало. И в войну, и в послевоенные годы. Но все пережитое еще крепче заставляет его держаться за семью. У них мальчик[15]. Когда было ему около трех лет, зашли они к нам в гости, на дачу. Подрались собаки. Мальчик схватил Тамару за руку и как заклинание стал повторять: «Я держусь за маму, я держусь за маму». И на платформе, испугавшись паровоза, повторял он то же заклинание, оберегающее от всех бед. Когда Левушка празднует день рождения, то еду я на Исаакиевскую площадь. Живет он в бельэтаже в старом доме рядом с дубовским черным особняком. Теперь это коммунальная квартира неестественного размера. Комнат двадцать. Идешь по коридору, идешь без конца.
26 октября
От прошлого этой барской квартиры осталась одна только высота. В коридоре — сомнительная опрятность меблированных комнат или общежития. Сор словно только подгребли в углы и закоулки, а стены подмазали нехотя, клеевой краской. В'конце коридора — уборные, умывальная, что еще увеличивает сходство с гостиницей. Тут поворачиваешь ты налево, потом направо. Пахнет известкой и сыростью. За высокой дверью — гул разговоров, гости уже собрались. Левка занимает в этой гигантской квартире две узких — узких комнаты, выходящих во двор. Вероятно, это одна, разделенная пополам. Тут они и живут: Левка, Люся и ее сынишка. Левку любят, и он любит людей, поэтому гостей приглашено множество. Вся узкая комната занята накрытыми столами, составленными вместе. Сидеть приходится и на диване, и на стульях, и на табуретках. При этом прижимают тебя к столу так тесно, самой грудобрюшной преградой, что первый момент даже пугаешься. Люся черноглазая, до сих пор совсем юная на вид, терпеливо и расторопно возится по хозяйству. Ее отец военный, исчез в 37 году, мать разыскалась после войны. С малых лет росла она в детдоме и в хозяйстве не мастер. Но вот, наконец, собрались все гости, последний прошел по дивану за спинами уже сидящих, протиснулся на свое место. Водку разлили. Люся, все еще растерянная, но уже повеселевшая, совсем юная, необыкновенно привлекательная, с глубоким вздохом облегчения усаживается в конце стола. Все Левушкины жены в сборе, кроме третьей. Здесь и Леночка Юнгер, старшая, точнее первая из них, и Таня Волкова, по — крестьянски коренастая и все такая же легкая. Тамара с Хазиным. Все это подтверждает, что Левушка прелестный человек, раз все жены не сохранили дурных чувств против него. Правда, Леночка сама ушла от него, но он простил. Все жены ласковы и веселы. Тут же Левкина дочка от Тани Волковой. Взглянешь на нее и благословишь в душе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});