Читать интересную книгу Бесы: Роман-предупреждение - Людмила Сараскина

332

цем, не ручаюсь, может, и мог бы… во дни моей юности» (21, 129). Это признание исключительно важно не только как конста тация той общности — типологической или генетической, — которую Достоевский увидел в петрашевцах и нечаевцах. Мо жет быть, в гораздо большей степени это — предупреждение, пророческое предостережение об опасности, угрожающей луч шим из лучших, о разрушительной и прилипчивой болезни, мо гущей перерасти в эпидемию. «Чудовищное и отвратительное московское убийство Иванова, безо всякого сомнения, пред ставлено было убийцей Нечаевым своим жертвам «нечаевцам» как дело политическое и полезное для будущего «общего и ве ликого дела», — продолжал Достоевский. — Иначе понять не льзя, как несколько юношей (кто бы они ни были) могли согла ситься на такое мрачное преступление. Опять-таки в моем ро мане «Бесы» я попытался изобразить те многоразличные и раз нообразные мотивы, по которым даже чистейшие сердцем и простодушнейшие люди могут быть привлечены к совершению такого же чудовищного злодейства. Вот в том-то и ужас, что у нас можно сделать самый пакостный и мерзкий поступок, не будучи вовсе иногда мерзавцем!» И хотя признает Достоев ский, что это «не у нас одних, а на всем свете так, всегда и с на чала веков, во времена переходные, во времена потрясений в жизни людей, сомнений и отрицаний, скептицизма и шаткости в основных общественных убеждениях», все же он вынужден с горечью констатировать: «Но у нас это более чем где-нибудь возможно, и именно в наше время, и эта черта есть самая бо лезненная и грустная черта нашего теперешнего времени. В возможности считать себя, и даже иногда почти в самом деле быть, немерзавцем, делая явную и бесспорную мерзость, — вот в чем наша современная беда!» (21, 131). Совершенно очевидно: Достоевский предсказал появление революционеров совсем иного, чем Нечаев, склада, «чистейших сердцем и простодушнейших», но делавших «явную и бесспор ную мерзость». Предсказал их появление в самом ближайшем будущем, в своем «теперешнем времени». Предсказал людей «большого террора». 24 января 1878 года «тишина саратовских сел и тамбов ских деревень», а также разных других русских населенных пунктов, преимущественно городских, была нарушена. Выст рел В. Засулич в петербургского градоначальника Трепова стал сигналом к новому этапу движения — к иному качеству поведения, иным методам и способам борьбы. Уже в марте 1878 года на прокламациях, выпускавшихся по поводу совер-

333

шенных и вошедших за весьма короткий период в систему тер рористических актов 1, появилась печать с изобра жением пистолета, кинжала и топора (I). Под листовками стояла подпись: «Исполнительный комитет Социально-революционной партии» — такое название получи ла террористическая фракция «Земли и воли». Тень «Народной расправы» нависла над Россией, дух ее лидера, заточенного в Петропавловской крепости, будора жил воображение землевольцев и им сочувствующих. «Как-то незаметно для самих землевольцев, — пишет сов ременный историк, — пункт «в» части «Б» программы, преду сматривавший «систематическое истребление наиболее вред ных или выдающихся лиц из правительства и вообще людей, которыми держится тот или другой ненавистный нам порядок», становился главным в их деятельности. Революционные круж ки сначала на юге России, а затем и землевольцы в Петербур ге постепенно втягивались в террор — в первое время во имя защиты от правительственных репрессий или мести наиболее ретивым представителям властей, а потом и с более широкой, хотя и не сразу осознанной целью завоевания политических свобод» 2. Тактикой политического убийства «вредных или вы дающихся лиц из правительства или вообще людей…» овладели «чистейшие сердцем и простодушнейшие», «блестящая плея да». Цель вновь начала оправдывать средства. «Теперь несомненно», — отвечал Достоевский в апреле 1878 года писавшим ему шести московским студентам, — молодежь «попала в руки какой-то совершенно внешней поли тической руководящей партии, которой до молодежи уж ровно никакого нет дела и которая употребляет ее, как материал и Панургово стадо, для своих внешних и особенных целей» (30, кн. I, 22). И здесь же: «Никогда еще не было у нас, в нашей рус ской жизни, такой эпохи, когда бы молодежь (как бы предчув ствуя, что вся Россия стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездной) в большинстве своем огромном была более, как теперь, искреннею, более чистою сердцем, более 1 И сегодня потрясает хронология террора — 1878–1879: 1 февраля 1878-го — убийство шпиона Никонова, 23 февраля — покушение на товарища прокурора киевского окружного суда Котляревского, май — убийство киев ского жандарма Гейкинга, август — С. Кравчинский на улице закалывает кинжалом шефа жандармов Мезенцова. Февраль 1879-го — убийство харь ковского губернатора Кропоткина, март — убийство шпиона Рейнштейна и покушение на шефа жандармов Дрентельна, 2 апреля — А. К. Соколов стреляет в Александра II. 2 Гинев В. Н. Блестящая плеяда. — В кн.: Революционеры 1870-х го дов, с. 52.

334

жаждущею истины и правды, более готовою пожертвовать всем, даже жизнью, за правду и за слово правды. Подлинно ве ликая надежда России!» (30, кн. I, 23). Даже выстрел Веры Засулич не отнял у него надежду на «чистых сердцем». Прони кновенные слова Засулич на суде «Страшно поднять руку на человека» Достоевский прокомментировал в «Дневнике писа теля» в «ее пользу»: «Это колебание было нравственнее, чем само пролитие крови» (27, 57). Однако чем дальше, тем больше «чистые сердцем» действо вали уже без колебаний. Право на «теракт» — «кровь по совес ти» — нашло общественное признание и было нравственно санкционировано. «Тяжело, страшно, но бывает необходимо, а потому ты не виновна!» — эта экстраординарная судебная формула узако нивала насилие и кровопролитие — методы грубой силы про тив грубой силы. Каждый получал право самостоятельно ре шать, кто должен быть убит, а кто нет и когда именно «бывает необходимо» лишить человека жизни. Убийство по политичес ким мотивам переставало быть преступлением. В этом «бывает необходимо» таилась страшная разруши тельная сила: двойной стандарт к морали и правосудию делает любого человека беззащитным перед террором. «В истории развития общественного сознания 24 января и 31 марта (выстрел Засулич и суд над ней. — Л. С.) являются прологом той великой исторической драмы, которая называет ся судом народа над правительством, — писал впоследствии видный землеволец О. В. Аптекман. — В истории же развития нашего революционного движения делу Засулич суждено было стать решительным поворотом этого движения». Куда? «Смерть за смерть» — так называлась брошюра С. Кравчинского, написанная и изданная в 1878 году, где ав тор, отомстивший шефу жандармов Мезенцову за казнь своего товарища, уверял, что политические убийства вовсе не метод их борьбы, что это отдельный эпизод: «Мы никогда не выйдем из пределов самозащиты, своих же заветных целей мы доби ваемся совершенно иным путем» 2. Но было в этой брошюре и признание поразительное: «Убийство — вещь ужасная! Только в минуту сильнейшего аффекта, доходящего до потери само сознания, человек, не будучи извергом и выродком человече ства, может лишить жизни себе подобного. Русское же прави тельство нас, социалистов, нас, посвятивших себя делу осво- 1 Аптекман О. В. Общество «Земля и воля». — В кн.: Революционеры 1870-х годов, с. 350. 2 Революционеры 1870-х годов, с. 352.

335

бождения страждущих, нас, обрекших себя на всякие стра дания, чтобы избавить от них других, — русское правительство довело до того, что мы решаемся на целый ряд убийств, возво дим их в систему» 1. В сущности о том же писал и О. В. Аптек- ман: «Общий смысл этой борьбы таков: нам объявили войну — и мы обороняемся; наша личная свобода и человеческое досто инство попираются — и мы обязаны кровью своею защитить их; мы не первые подняли меч; пусть же поднявший меч от ме ча и погибнет!» 2 Землеволец Аптекман, создавший обстоятельные и, как удостоверяют историки, точные воспоминания, увидел и понял главное в переломном моменте, когда Россия остановилась «колеблясь над бездной»: «…революционер становится все более и более агрессивным… у него за поясом кинжал, а в кар мане револьвер: он не только будет защищаться, но и напа дать; он даром не отдаст своей свободы… Мы на словах откре щиваемся, как от «нечистого», от политической борьбы; мы не годуем, когда либеральная литература ехидно упрекает нас в том, что мы свернули с намеченного нами пути, но фактичес ки — увы! — мы, помимо своей воли, ведем политическую борьбу, как мы, помимо воли своей, говорим не стихами, а про зой… Неумолимая логика событий втянула революционеров в свой водоворот, и они, чтобы не захлебнуться, ухватились за террор, как утопающий за соломинку» 3. О. В. Аптекман увидел и другое: программа «Земли и воли», в принципе осуждающая террор, верная народ нической стратегии и тактике, все-таки содержала зерно, из которого мог вырасти и вырос колос-монстр. Землевольцы ус покаивали сами себя: «Террористы — это не более как охра нительный отряд, назначение которого — оберегать… работ ников от предательских ударов врагов… «Земля и воля»… счи тает… нужным прибегать к террору, как к специальной форме борьбы для специальных случаев, и только для таких слу чаев» 4. Определять «специальность» случая оставалось делом субъективным, произвольным, непредсказуемым. И Аптекман, оценивавший события 1878 года из точки времени 1884-го, а потом и 1906 года (когда были написаны и опубликованы его воспоминания), мог позволить себе весьма драматическое обобщение. «Но иное дело теория, иное — практика, — гово рит он по поводу пункта программы землевольцев, посвящен- 1 Революционеры 1870-х годов, с. 352. 2 Там же, с. 355. 3 Там же, с. 356. 4 Там же, с. 357.