Читать интересную книгу Конан "Классическая сага" - Роберт Говард

Конан повернулся и ринулся прочь, пламя факела ярко разгоралось на бегу. За собой киммериец слышал перестук огромных когтистых лап, который раздавался все ближе и ближе. Конан сам не заметил, как пробежал перекресток — первый, на который вышел после спуска в подземелье. В мыслях у него мелькнуло вернуться к люку, распахнуть его и, если жрецы еще в святилище, сразиться с ними открыто. Но потом он решил, что еще лучше свернуть направо, в спускающийся вниз туннель, который, возможно, выведет его наверх, за пределы обнесенного стеной Йезуда.

Конан бросился назад. Но было слишком поздно: четыре светящихся глаза, отражая шафрановый свет факела, появились на перекрестке — путь был отрезан. Конан был загнан в этот конец коридора.

Конан ринулся по коридору, ведущему наверх. Коридор заканчивался массивной дверью, через которую, несомненно, ввели при нем стадо овец. Дрожа от недоброго предчувствия, он опустил молот, достал Ключ Гацрика и поднес его к замку. Проговорив заклинание и услышав звяканье замка, он надавил на дверную ручку, но дверь не поддалась. Конан вспомнил, что дверь закрыта на засов с внешней стороны.

Следуя прежнему опыту, Конан поднял стрелку на высоту, где, по его предположениям, находился засов, и громко повторил:

— Калинин ачилир гениши!

Когда и это не подействовало, он выкрикнул заклинание во всю мощь своих легких.

Но засов остался недвижим, зато Конан почувствовал, как серебряная стрелка раскаляется у него в руках. Держать ее стало невозможно, и он выронил ее. Стрелка вспыхнула, потом засветилась алым. На полу она растаяла и превратилась в лужицу, которая быстро остыла и затвердела. Конан вспомнил, что Ключ Гацрика способен открыть дверь, если засов не слишком тяжел. Он переоценил возможности талисмана и без остатка израсходовал его волшебную силу. Что ж, поделом ему за обращение к магической силе.

Конан схватил молот и обрушил на дверь яростный удар. Дверь загудела, но не отворилась. Конан увидел вмятину в железе: насквозь пробить дверь ему не удалось. Дерево было слишком прочным, и понадобилось бы не менее часа работы с молотом и долотом, чтобы проломить дверь.

Конан, обезумев от отчаяния, вновь ударил по двери молотом, однако, услышав постукивание за спиной, обернулся. Над ним стоял огромный паук — живая копия статуи в храме, за исключением жестких, в палец длиной, волосков, покрывавших паучьи лапы. Четыре огромных глаза отражали пляшущее пламя факела.

Пониже глаз пара волосатых членистых усов протягивалась вперед наподобие рук. Когда один из усов дотянулся до Конана, он ударил по нему молотом. Послышался треск переломленной роговой оболочки — паук отступил на шаг и подогнул поврежденный ус под покрытое волосами туловище.

Затем чудовище перешло в наступление. Стоя на шести задних лапах, паук протянул к Конану две передние вместе с неповрежденным усом, намереваясь схватить свою жертву. Конан почувствовал себя мухой в паутине, ожидающей неизбежной гибели.

Чуть ниже щупалец у паука были видны зубы — два блестящих, остроконечных, наподобие бычьих рогов, изогнутых вовне, а потом вовнутрь, со сближающимися остриями. Паук тянулся клыками к Конану, чтобы пронзить его с боков; из отверстий капал зеленоватый яд. Членистые челюсти паука возбужденно двигались вверх-вниз.

На мгновение противники застыли друг против друга. Конан, с поднятым молотом, готовый нанести последний сокрушительный удар и погибнуть, и паук, с протянутыми вперед чудовищными усиками, стремящийся стиснуть человека в последнем объятии.

Вдруг из-за спины Заца Конан услышал полный ужаса голос Рудабе:

— Ниал! Милый! Я…

Заслышав этот страдальческий выкрик, паук отступил от Конана. Он развернулся — в свете факела блеснул один из его боковых глаз. Шаркнув по стене животом, так как коридор был узок, паук заспешил на голос. Девушка испуганно вскрикнула — и в наступившей тишине стало слышно, как, затихая вдали, постукивают по полу когтистые лапы. Еще мгновение — и факел Конана погас.

С воплем ярости Конан ринулся за пауком в полной тьме, но он потерял дорогу и ударился о каменную стену. Вскочив на ноги, он вытащил второй факел из-за пояса. Киммериец изрыгал проклятия, словно безумный. Конец старого факела светился темно-красным, как остывающая под пеплом лава.

Соединив концы, Конан яростно дул на них, пока не запылал второй факел. Бросив на пол старый, Конан побежал вниз по склону, преследуя Заца.

На главном перекрестке он задержался, заметив, что на полу простерто нечто, никак не похожее на останки быка или овцы. С ужасом догадываясь, что он сейчас обнаружит, Конан приблизился к телу Рудабе. Девушка, казалось, спала; встав на колени, он приложил ухо к ее груди — сердце не билось.

Прислонив факел к стене, Конан принялся ощупывать и осматривать тело. На Рудабе было полупрозрачное легкое одеяние, в каком танцовщицы пели при окончании службы. Сняв его, Конан перевернул красивое тело девушки. На плече и на середине спины он увидел пунктиры ранок, окруженных черными пятнами: воздействие яда.

— Рудабе! — позвал он. — Скажи хоть слово!

Он растирал ей руки, размеренно надавливал на ребра, надеясь, что она начнет дышать. Но ничего не помогало.

Горячие слезы скользнули по его грубому лицу — впервые за много лет. Он сердито вытер их, но они бежали неудержимо. Те, кто знал Конана как свирепого, безжалостного воителя, были бы удивлены при виде того, как он плачет в этом склепе, забыв, что ему угрожает опасность.

Девушка, должно быть, осмелилась спуститься в это вонючее подземелье, после того как жрецы ушли, чтобы предупредить его об опасности. Никто еще не отдавал свою жизнь, желая спасти его, Конана. Осознание жертвы, принесенной Рудабе, наполнило его душу сожалением, стыдом и ненавистью к себе.

* * *

Вдруг в нем вскипела ярость, и, схватив факел и кузнечный молот, Конан огляделся. Паук, наверное, выронил свою жертву, испугавшись яркого света пламени, и уполз туда, где сидел прежде.

С бешеным воплем Конан устремился в дальний конец коридора, ища там Заца; пламя факела ярко пылало. Он пробежал около четверти лиги, крича:

— Зац! Выходи биться!

Но паук не показывался. Наверное, испуганный светом пламени, он спрятался в один из боковых коридоров. Однако, для того чтобы найти его там, надо было потратить много дней.

Конан вернулся на главный перекресток. Рудабе, уже остывшая, лежала все там же. Конан подумал, что ему нельзя оставить ее здесь, в этом зловонном подвале, на съедение Зацу: среди варваров считалось обязательным хоронить тела своих дальних и близких родственников.

Дух непогребенного родича, как учили Конана в детстве, станет являться ему. В чужих землях у киммерийца не было ни друзей, ни родных. Потому Конан не заботился о мертвецах, которых за последние годы ему пришлось навидаться вдоволь. Однако Рудабе была единственной, кто его действительно любил и кого он любил тоже, с тех пор как покинул родину; бросать ее тело на произвол судьбы нельзя. Надо было вынести ее из подземелья и похоронить в безлюдном месте: выкопать могилу, если придется, руками и положить ее там. На могилу навалить больших камней, чтобы волки или гиены не тронули тело, и, посадив какой-нибудь дикий цветок, уйти своей дорогой.

Конан поднял мертвую девушку и, взвалив ее на плечо, побрел к выходу под святилищем. Он был уверен, что в такой поздний час там уже никого нет. Положив Рудабе возле лестницы, он поднялся по ступеням и прислушался.

С удивлением он услышал, что наверху еще разговаривают. Он узнал зычный голос Верховного Жреца, высокий голос Мирзеса, голос третьего жреца был ему незнаком.

— Зац да проклянет твои глаза, Дариус! — грозно рычал Феридун. — Ты обещал, что в течение трех дней празднества сохранится хорошая погода, — и что же, наши гости мокнут под проливным дождем! Где же твое умение заклинать духов воздуха, коим ты похвалялся? Если тебе не справиться, мы поручим изучать магию погоды другому жрецу!

Дариус невнятно оправдывался, его перебил Мирзес, новый викарий:

— Я подозреваю, ваше святейшество, что Дариус нарочно так поступил, чтобы умалить наше влияние и укрепить свое.

— Вовсе нет! — запротестовал Дариус. — Я и не думал, что…

Все трое заговорили одновременно, и нельзя было разобрать слов.

Конан подумал, не подняться ли ему в святилище и, оставив на сундуке тело Рудабе, снять долотом глаза Заца и бежать. Но это невозможно было осуществить, пока там находятся люди. Дикая мысль пришла ему в голову: появиться неожиданно перед жрецами с телом Рудабе на руках. Но у Конана не было с собой меча, а жрецам стоило лишь крикнуть, и тут же прибежала бы бритунийская стража.

Конан немедля отбросил этот самоубийственный замысел. Если жрецы поймут, что Рудабе действовала заодно с Конаном, — а они быстро это раскусят, — навряд ли они похоронят девушку с подобающими почестями. И он не смог бы сражаться с бритунийцами, имея при себе хрупкие драгоценные опалы. Значит, надо было похоронить девушку самому, а потом вернуться за опалами, когда в святилище никого не будет.