Когда закончил, ноги, ягодицы и спину жертвы покрывала ровная решетка горящих рубцов. Ни один из них не пересек соседний шрам. Кожа осталась целой, на ней не выступило ни единой капли крови. Шуфти давно уже перестал дергаться и кричать. Лежал на земле, и хриплое дыхание поднимало облачка пыли у его губ.
Когда Ремрем и Крат отпустили его, он даже не пошевельнулся.
Тан бросил кнут Крату.
— Следующий твой, погонщик рабов. Посмотрим, какой узор ты сможешь вытатуировать на его спине.
Кнут мощно гудел в руках Крата, однако ему не хватало изящества Тана. Очень скоро спина разбойника стала сочиться кровью, как худой кувшин с вином. Капли крови падали в пыль и скатывались в маленькие шарики грязи.
Удовлетворенно выругавшись, Крат закончил и передал кнут и последнюю жертву Асту.
— Пусть и этот запомнит, как себя вести.
Act работал кнутом еще грубее, чем Крат. Когда он закончил, спина последнего разбойника походила на бок свежезарезанного быка, изрубленный сумасшедшим мясником.
Тан дал каравану знак продолжать движение по проходу через красные скалистые холмы. Мы с ним задержались ненадолго около трех обнаженных разбойников.
Наконец Шуфти пошевельнулся и поднял голову. Тан вежливо обратился к нему:
— А теперь, друг мой, мне придется попрощаться с тобой. Запомни мое лицо и будь осторожнее, когда увидишь его снова. — Тан наклонился, поднял с земли перо сорокопута и засунул за повязку на голове. — Благодарю за подарок. Пусть все ночи твои пройдут в объятиях красивых женщин. — Он коснулся рукой сердца и губ, изобразив ассирийский знак прощания, и я последовал за ним по дороге вслед за уходящим караваном.
Когда мы взошли на холм, я оглянулся. Все трое сорокопутов были на ногах, поддерживая друг друга, чтобы не упасть. Даже с такого большого расстояния я смог разглядеть выражение лица Шуфти. Оно казалось сгустком ненависти.
— Ну что же, теперь ты можешь быть уверен: все сорокопуты по эту сторону Нила соберутся и нападут на нас, как только мы перейдем через перевал, — сказал я Крату и его головорезам. Мне показалось, что эта весть развеселила их больше, чем караван пива и красивых девочек.
С ВЕРШИНЫ перевала мы оглянулись в последний раз на прохладные просторы моря и начали спускаться в раскаленную каменистую пустыню, отделявшую нас от Нила.
С каждым шагом жара усиливалась, обрушиваясь на нас как смертельный враг. Казалось, что зной входит через рот и ноздри, и мы начинали задыхаться. Жара высасывала влагу из наших тел словно вор. Она иссушала кожу, и губы начинали трескаться как перезрелый инжир. Камни под ногами были горячи, будто их только что вынули из печи гончара. Они обжигали и ранили ноги даже через кожаные подошвы сандалий. В самые знойные часы продолжать движение было невозможно. Мы лежали в жидкой тени полотняных палаток, которыми снабдил нас Тиамат, и тяжело дышали, будто гончие после охоты.
Когда солнце начинало опускаться к рваной линии горизонта, мы поднимались и шли вперед. Пустыня вокруг нас излучала такую страшную безымянную угрозу, что даже видавшие виды стражи Синего Крокодила притихли. Наш караван, медленно извиваясь, как раненая гадюка, шел по древнему пути, пройденному до нас бесчисленными караванами, между полуразрушенными черными скалами и желтовато-коричневыми дюнами цвета львиной шерсти.
Когда наконец наступала ночь, небо над нашими головами оживало, сверкая невероятным количеством ослепительных звезд, и в пустыне становилось так светло, что со своего места во главе каравана я мог узнать фигуру Крата, замыкавшего колонну, хотя между нами оставалось две сотни шагов. Мы шли половину ночи, прежде чем Тан приказывал остановиться. Потом он поднимал нас еще до рассвета, и мы шли вперед, пока горячие миражи не растворяли в своем сиянии полуразрушенные скалы вокруг тропы и линия горизонта не начинала плыть перед нашими глазами, словно расплавленная смола.
Мы не видели никаких признаков жизни, кроме небольшой стаи собакоголовых бабуинов, облаявших нас с высоких голых скал столовой горы, мимо которой мы проходили, да стервятников, круживших так высоко в знойном синем небе, что они казались пылинками, парящими в потоке горячего воздуха над нашими головами.
Когда мы отдыхали в самые жаркие часы, смерчи танцевали вокруг, покачиваясь с грацией танцующих гурий, и вода, казалось, обращалась в пар уже во рту.
— Где же они? — рычал Крат. — Клянусь потными яйцами Сета, скорее бы эти пташки набрались смелости и взобрались на насесты.
Хотя все воины прошли суровые испытания в боях и привыкли выносить трудности и неудобства походной жизни, выдержка стала им изменять, они становились все более раздражительными. Старые товарищи и добрые друзья начали переругиваться и спорить из-за водного пайка.
— Шуфти — старый хитрый пес, — сказал я Тану. — соберет своих разбойников и будет ждать нас. Он не станет спешить нам навстречу: подождет, пока мы устанем и потеряем бдительность, а потом нанесет удар.
На пятый день я понял, что мы приближаемся к оазису Галлала, когда увидел впереди черные скалы, изрытые пещерами древних могил. Много веков назад в оазисе стоял цветущий город, но затем землетрясение ударило по холмам и повредило колодец. Воды в нем почти не стало: она медленно, капля за каплей стекала по стенам. Город умер несмотря на то, что колодцы рыли все глубже и глубже, пытаясь догнать уходящую воду. Теперь глиняные ступени спускались в глубокую прохладную шахту. Молчание пустыни царило в зданиях без крыш, и только ящерицы грелись на солнце во дворах, где когда-то богатые купцы развлекались в своих гаремах.
Больше всего мы нуждались в воде и стали поскорее наполнять бурдюки. В глубоких шахтах голоса людей, набиравших воду, искажало многоголосое эхо. Пока воины были заняты у колодцев, мы с Таном быстро обошли разрушенный город. Это было одинокое и печальное место. В самом центре стоял полуразрушенный храм бога Беса — покровителя Галлалы. Крыша храма обвалилась, стены местами начали рушиться. Войти в него можно было только через разрушающиеся ворота с западной стороны.
— Это нам подойдет. Лучше и не придумаешь, — пробормотал Тан, шагая по внутреннему помещению храма и оценивая его глазом воина с точки зрения возможной обороны или засады. Когда я спросил, что он собирается делать, улыбнулся и покачал головой: — Предоставь это мне, дружище. Бой — моя забота.
Пока мы стояли в середине храма, я заметил следы стаи бабуинов на пыльном дворе и показал их Тану.
— Они, наверное, приходят пить к колодцу, — сказал я.
Вечером, сидя у маленьких дымных костров, сложенных из высушенного ослиного помета, мы услышали крики бабуинов. Старый мощный самец громко бросал вызов сопернику в скалах вокруг разрушенного города. Скалы отразили его крик, и он громоподобным эхом прокатился по долине. Я кивнул Тану, сидевшему напротив.