Вскоре по городу пополз слух, что в страшной Долине Смерти во мраке гробниц обитает некий святой подвижник и великий ученый по имени Олимпий. И ко мне стали приходить больные люди, надеясь на то, что я их исцелю. Тогда я стал изучать целебные свойства трав и растений, в чем мне очень помогла Атуа, и со временем, благодаря ее наставлениям и собственным заключениям, достиг больших высот в искусстве врачевания и исцелил многих больных. Со временем моя слава расширилась еще больше, чем тогда, когда меня стали считать колдуном. Люди полагали, что я, пребывая в гробницах, общаюсь с душами умерших. И это правда, я действительно беседовал с ними, хотя мне и не позволено говорить об этом. Спустя некоторое время Атуа уже не нужно было ходить за едой и водой, потому что нам приносили все необходимое, даже больше, чем требовалось, потому что денег за свою помощь я не брал. Поначалу, опасаясь, что кто-нибудь в отшельнике Олимпии узнает пропавшего Гармахиса, я принимал посетителей только в гробнице, где было темно, но потом, узнав достоверно, что Гармахиса по всей стране считают погибшим, я стал врачевать больных у входа в гробницу, а еще занялся составлением гороскопов для знатных и богатых жителей. Моя слава, не переставая, росла и наконец ко мне стали приезжать люди даже из Мемфиса и Александрии, и от них я узнал, что Антоний на время оставил Клеопатру, и после того как умерла его жена Фульвия, женился на Октавии, сестре Октавиана. Узнал я и много другого от посещавших меня людей.
На второй год своего затворничества я сделал вот что: обрядив старуху Атуа как знахарку и торговку целебными травами, я отправил ее в Александрию с тем, чтобы она разыскала Хармиону и, если та покажется ей заслуживающей доверия, если она убедится в том, что Хармиона не изменила своим клятвам, – открыла ей тайну моего существования. Атуа поплыла в Александрию и через пять месяцев вернулась с приветствием, пожеланиями здоровья и благополучия и дарами от Хармионы. Атуа рассказала, как нашла способ встретиться с Хармионой, как в разговоре обмолвилась о Гармахисе и сказала, что я погиб, и, услышав это, Хармиона, не в силах сдержать свое горе, зарыдала. А потом, заглянув ей в сердце – а старуха была мудра и прекрасно разбиралась в тайнах человеческой души, – она рассказала ей, что Гармахис на самом деле жив и шлет ей приветствие. После этого Хармиона зарыдала пуще прежнего, теперь уже от счастья, расцеловала старуху и вручила ей дары, наказав передать мне, что она верна своим клятвам и терпеливо ждет моего возвращения и часа возмездия. Узнав от нее еще много новостей, Атуа вернулась в Тапе.
А в следующем году мне пришло послание от Клеопатры: опечатанный свиток папируса и великие дары. Я вскрыл папирус и прочитал:
«Клеопатра обращается к ученому Олимпию, египтянину, живущему близ Тапе в Долине Смерти.
Твоя слава, о ученый Олимпий, достигла наших ушей. Ответь на наш вопрос и дай нам совет, и если ответишь мудро и твой совет поможет нам исполнить наше желание, тебя ждут великие почести и богатство, каких нет ни у кого в Египте: как нам вернуть любовь благородного Антония, которого коварная Октавия околдовала и так долго удерживает вдали от нас?»
Я понял, что к этому приложила руку Хармиона: наверняка это она рассказала Клеопатре обо мне и о моей великой учености.
Всю ночь я провел в глубоких раздумьях, призвав на помощь всю свою мудрость, и наутро написал ответ, продиктованный мне великими богами, который должен был привести к погибели Клеопатру и Антония:
«Олимпий, египтянин, обращается к Клеопатре, царице.
Отправляйся в Сирию с тем, кто будет послан указывать тебе путь. Только так ты сможешь вернуть Антония в свои объятия, а вместе с ним и дары, столь великие, что ты и представить себе не можешь в самых дерзких мечтах».
С этим письмом я и отправил обратно гонцов, велев им поделить между собой дары, присланные мне Клеопатрой.
В великом удивлении они убыли.
Клеопатра, ухватившись за мой совет, совпадавший с желаниями ее сердца, тотчас отплыла в Сирию с Фонтейем Капито, и там все случилось так, как я и предсказывал: Антоний вновь не устоял перед ее чарами и подарил ей большую часть Киликии, океанское побережье Аравийской Набатеи, иудейскую провинцию, в которой добывается целебный бальзам, финикийскую провинцию, Сирию, богатый остров Кипр и всю пергамскую библиотеку. Двоих детей, близнецов, которых Клеопатра родила ему после сына Птолемея, Антоний кощунственно назвал «цари, дети царей» и нарек мальчика Александром Гелиосом, как греки называют Солнце, а девочку – Клеопатрой Селеной, то есть длиннокрылой Луной.
А потом случилось следующее.
Вернувшись в Александрию, Клеопатра послала мне великие дары (их я не принял) и попросила меня, мудрейшего ученого Олимпия, приехать к ней в Александрию и жить в ее дворце. Но время для этого еще не настало, поэтому я отказался и не поехал. Однако впоследствии она и Антоний много раз обращались ко мне через гонцов за советом, и я неизменно давал им такие советы, которые приближали их гибель, и не было случая, чтобы мое предсказание не сбылось.
Так проходили годы, один за другим, и я, отшельник Олимпий, уединенный житель гробницы, питающийся хлебом и водой, благодаря великой мудрости, которой наделили меня боги-мстители, вновь возвысился. Ибо, растоптав потребности плоти и устремив свой взор в небо, я с каждым годом становился все мудрее.
Наконец прошло целых восемь лет. Война с парфянами началась и закончилась, плененный царь Большой Армении Артавазд был проведен в триумфальном шествии по улицам Александрии. Клеопатра побывала на Самосе и в Афинах, и по ее совету Антоний выгнал из своего дома в Риме благородную Октавию как какую-нибудь надоевшую наложницу. И наконец безумства Антония, его поступки, противоречащие здравому смыслу, переполнили чашу терпения, ибо этот повелитель мира лишился остатков великого дара богов – разума. Любовь к Клеопатре поглотила его, как некогда поглотила меня. Закончилось это тем, что Октавиан, как и следовало ожидать, объявил ему войну.
Однажды днем, когда я спал в камере арфистов гробницы Рамсеса, что близ Тапе, где я по-прежнему жил, во сне ко мне явился мой старый отец Аменемхет. Он встал надо мной, опираясь на посох, и промолвил:
– Смотри внимательно, мой сын!
Я стал вглядываться и глазами моего духа увидел море, скалистый берег и два флота, сражающиеся друг с другом. На мачтах судов одного флота реяли штандарты Октавиана, на судах другого – Клеопатры и Антония. Корабли Антония и Клеопатры теснили суда Октавиана, он отступал, и победа должна была быть на стороне Антония.