Но… всё это, вероятно сообщалось моим напарником в 3-й отдел. И я хорошо понимала, что всё, что он мне говорит предположительно должно быть передано мною в 3-ю часть, если я не хочу тут же «загреметь» из Пудожстроя, не успев осмотреться и дождаться благоприятного момента для побега.
Но… могла ли я быть на 100 % уверена, что всё это провокация, и что передав это «хозяевам» я не подведу под монастырь глупого, но ни в чём не повинного человека?..
Эта мысль терзала меня постоянно… Вдруг он не «стукач»… Вдруг он на самом деле слышал эти слова об арийском происхождении… Вдруг он просто по дурости всё это наговорил мне… И если я передам это «хозяевам», его могут «прижать» моим материалом и заставить признать то, что он говорил, а показания двоих — основание для нового дела...
Кроме того, под ударом оказывается и инженер Б., хотя я и не была уверена, являлось ли хвастовство арийским происхождением основанием к заведению нового «дела». Но, к тому времени, я уже была уверена в другом — из любой малости, из «ничего» может быть создано «дело», могущее стоить человеку жизни…
В общем, я не знала что мне делать, и с ужасом и замиранием сердца ждала вызова в «хитрый домик»…
…В «хитром домике» мне задали сразу три вопроса: Не идёт ли главный инженер К. (фамилия блондинки) на «поводу» у заключённых? Каковы её отношения с инженером Б.? Нельзя ли её обвинить в потворстве «вредительской деятельности заключённых»?
По-видимому, в последней они были вполне уверены, так как не спрашивали о ней, и вообще не задали никаких общих вопросов. Как я поняла, очевидно, они не прочь были завести «дело» на вольнонаёмную главного инженера К.
Ни на один из этих вопросов я вразумительно ответить не могла, даже если бы и на самом деле хотела, поскольку ни начальница — блондинка, ни инженер Б. мне своего внимания не уделяли и своими проблемами не делились. Поэтому я ответила как можно «дипломатичнее»: — Я ещё не успела познакомиться с главным инженером — просто не было случая для этого, но как только он представится, я постараюсь. Что касается инженера Б., то он ни с кем из других заключённых не общается, в том числе и со мной, поэтому об их отношениях я достоверно знать ничего не могу.
Как ни странно, но, очевидно, мой ответ не вызвал у них никакой отрицательной реакции, так как больше о вредительстве они не упомянули.
— Но что он бывает у главного инженера К. в квартире вам известно?
— Все об этом говорят… — ответила я уклончиво.
— А вы оказывается «дипломат» — заметил допрашивающий.
В конце концов меня отпустили, усиленно «порекомендовав» мне «заняться» «начальницей — блондинкой» и инженером Б.
На этот раз кажется пронесло!..
Как я буду выкручиваться дальше я не знала, но и думать об этом не хотелось…
…Настала зима, и когда замёрзло Онежское озеро, кто-то раздобыл коньки.
Я уже говорила, что со стороны озера здесь не было никакой ограды и можно было выходить на лёд ни у кого не спрашивая разрешения, поэтому, пока озеро не занесло снегом, я и ещё двое-трое из более молодых инженеров бегали на коньках по потрескивающему льду, замирая от страха и счастья — так хорошо было мчаться вечером, в сумерках, вдаль, в «никуда»!..
На небе зажигались звёзды, лед темнел, ветер свистел в ушах, далеко-далеко чуть мерцали огоньки Повенца… А если дальше и дальше?.. Или на Лыжах?.. Пешком, наконец… По льду… А там через границу в Финляндию…
Бежать!.. Пора бежать! — постоянно стучало в голове… Но, как и тогда на Водоразделе с Андреем, я всё откладывала и откладывала побег по совершенно непростительным мотивам, пока в конце концов стало поздно…
Почему же все таки я не бежала из Пудожстроя? Хотя бы попытаться-то было можно?..
Очевидно всё-таки главным образом потому, что «бытие определяет сознание». Уж очень не хотелось менять чистую и тёплую постель обжитой клетки на голодную, холодную и неуютную жизнь в зимней тайге, в постоянном страхе поимки и полной неуверенности — удастся ли перейти границу…
Сытость и благополучие Пудожстроя ослабило восприятие дикостей и ужаса, всего нечеловеческого, что творилось в те годы, и что так выпукло и обнаженно вставало там, на «Водоразделе»… Почему-то забывалось, что Пудожстрой это только временная передышка…
Вероятно, немалую роль сыграли в этом и вновь полученные письма из дома, всколыхнувшие всю душу, и ослабевшие было струны связи с прошлым, с детьми, и мамой вновь натянулись и зазвучали по-прежнему требовательно, и ещё раз оборвать их просто не хватило сил…
Кончился Пудожстрой очень скоро и неожиданно.
В один прекрасный, зимний день наш главный инженер К. уехала в Москву окончательно решать вопрос об обогатительной фабрике, так и не решённый здесь, на месте.
И вдруг к нам понаехала куча начальства из 3-го отдела, и на голову пудожстроевцев обрушилось незнакомое им доселе слово — «этап»!..
Взяты на этап были почти все. Несколько человек оставались, очевидно, для окончательной сдачи дел. Сначала всех отправили в пересылку, в Медвежку, а оттуда — кого куда.
Тут со мной произошел небольшой эпизод, после которого я решила, что моя «проверка» кончилась решительным провалом, и в первый раз я вздохнула свободно. (Как оказалось, нити из Третьего отдела Белбалтлага тянулись за мной долгие годы, доставив мне немало тяжёлых и страшных минут).
Итак, сначала меня отправили в Сегежский бумкомбинат. Сердце у меня упало. Я поняла, что это — всё. Проверка кончена. Я должна — или приступать к «настоящей работе», или наотрез отказаться от нее, и быть готовой к самым худшим последствиям.
Ах, как меня мучило и терзало бесполезное, опоздавшее раскаяние — зачем не бежала по льду — упустила реальную возможность уйти от всего этого… Зачем?.. Зачем?..
И вот меня, в единственном числе со спецконвоем, привозят в Сегежу. Сдают куда-то, (в Третью часть, вероятно), и я сижу в какой-то комнатёнке, вроде проходной. Сижу и час, и два, и день сижу. Ем понемножечку свою пайку, полученную в дорогу.
А вечером меня вдруг — ни с того, ни с сего, безо всяких допросов и расспросов — отправляют обратно в Медвежку, и прямо в пересылку!
Господи!.. Какое счастье!.. Значит, все-таки я с проверкой «провалилась», и в Сегеже меня не приняли!.. Почему это случилось на самом деле — я так никогда и не узнала. Вообще же мне пришлось ещё раз убедиться в том, что пути НКВД так же неисповедимы и не доступны понятию простых смертных, как и пути Господа Бога…
Тут наступает новая полоса, новая страница моей лагерной жизни…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});