Впрочем, решение сократить поездку могло лишь понравиться нашим путешественникам. Baн Миттен и Бруно торопились прибыть в Скутари, чтобы выйти из своего затруднительного положения; господин Янар и благородная Сарабул стремились оттуда вернуться в Курдистан со своим зятем и женихом на прибрежном пакетботе; Амазия — мечтала наконец соединиться с Ахметом; а Неджеб не терпелось присутствовать на свадебном торжестве.
Так что предложение было благосклонно принято. Решили также как следует отдохнуть ночью и набраться сил, чтобы на следующий день проделать как можно большее расстояние. Кроме того, осуществили некоторые меры предосторожности, подсказанные проводником. В частности, пришлось позаботиться о провизии на двадцать четыре часа, поскольку по пути невозможно было встретить ни поселков, ни селений, а следовательно, и ханов, духанов, гостиниц. По счастью, все необходимое удалось достать на мысе Керпе. За хорошую цену, разумеется. Кроме того, был приобретен осел для перевозки этого дополнительного груза. Нужно заметить, что господин Керабан вообще питал к ослам слабость — безусловная симпатия одного упрямца к другому, — а тот, которого он купил на мысе Керпе, понравился ему особенно.
Это было животное небольшого роста, но сильное и способное нести груз лошади — около девяноста «оков», или более ста килограммов. Такие ослы встречаются тысячами в Анатолии, они перевозят зерно в различные порты побережья. У этого верткого и веселого ослика были преднамеренно разрезаны ноздри, что легко позволяло ему избавляться от мух. Это обстоятельство придавало ему веселое и жизнерадостное выражение; он вполне мог именоваться «осел, который смеется»! Сильно отличаясь от бедных жалких животных с дряблыми ушами, худыми, окровавленными хребтами, о которых рассказывает Т. Готье, купленный осел был, вероятно, столь же упрям, как и господин Керабан, и, как сказал про себя Бруно, нашел вполне соответствующего хозяина.
Что касается провизии, то зажаренная на месте четверть туши барана, а также «бургуль» — разновидность пшеничного хлеба, предварительно высушенного в печи с добавлением масла, — это было все, что требовалось для не слишком продолжительной поездки. Двухколесная тележка с запряженным в нее ослом вполне могла все это перевезти.
На следующее утро, 28 сентября, незадолго до восхода все уже были на ногах. Тотчас запрягли лошадей в талики, в которых каждый занял свое привычное место. Ахмет и проводник сели верхом и расположились во главе каравана. Впереди всех шествовал осел. И путешествие началось. Через час обширный простор Черного моря скрылся за высокими скалами и перед путниками открылась довольно-таки изрезанная равнина.
День прошел без особых тягот, хотя состояние дорог и оставляло Желать лучшего. Это снова вызвало у господина Керабана поток жалоб на нерадивость оттоманских властей.
— Очень даже заметно, — повторял он, — что мы приближаемся к их современному Константинополю!
— Дороги Курдистана неизмеримо лучше, — заметил господин Янар.
— Охотно верю, — отозвался Керабан, — и в этом смысле моему другу ван Миттену не придется жалеть о Голландии!
— Во всех смыслах! — резко ответил благородный курд, чей властный характер во всем блеске проявлялся при любом обстоятельстве.
Ван Миттен с радостью послал бы к черту своего друга Керабана, который, вероятно, получал удовольствие, дразня его. Но через сорок восемь часов ему предстояло вновь обрести полную свободу, и он простил другу эти шуточки.
Вечером караван остановился перед полуразрушенной деревушкой — скоплением хижин, пригодных скорее для вьючных животных, а не для людей. Там прозябали несколько сотен бедняков, питавшихся небольшим количеством молока, плохого мяса и хлеба, в котором отрубей было больше, чем муки. Воздух был пронизан тошнотворным запахом от tezek'a — искусственного торфа из смеси навоза и грязи, — единственного топлива в таких деревушках. Из него иногда строят даже стены лачуг.
То, что по совету проводника провиантом запаслись заранее, оказалось весьма кстати: действительно, в этом месте жители были ближе к тому, чтобы просить благодеяния, а не предоставлять его.
Ночь прошла без приключений. Ахмет бодрствовал с еще большей, «чем раньше, настороженностью. И не зря: посреди ночи проводник покинул деревню и удалился на несколько сот шагов вперед.
Ахмет незримо следовал за ним и вернулся в лагерь только вслед за проводником.
Что нужно было этому человеку? Ахмет терялся в догадках. Никто к проводнику не подходил. Криков слышно не было. Ни единого сигнала…
«Ни единого сигнала? — снова подумал Ахмет, вернувшись в сарай. — А не был ли условленным сигналом тот огонек, который на миг промелькнул на горизонте с западной стороны?»
Мысль Ахмета настойчиво возвращалась к одному обстоятельству, которому он первоначально не придал значения. Он очень четко вспомнил, что в момент, когда проводник стоял на небольшом возвышении, вдали заблестел огонь и, прежде чем погаснуть, три раза мигнул с небольшими интервалами. Первоначально Ахмет решил, что это огонь пастуха.
Теперь же, сидя в одиноком, ничем не нарушаемом раздумье, племянник Керабана все больше и больше стал проникаться даже не подозрением, но настойчивой уверенностью, что этот огонь был сигналом.
— Да, — сказал он себе, — проводник предает нас, это ясно. И действует в интересах какой-то могущественной личности…
Какой? Этого Ахмет, разумеется, не знал. Но он чувствовал, что измена проводника должна быть связана с похищением Амазии. Вырванная из рук похитителей, она подвергалась теперь новым опасностям, и чем ближе подходило к концу путешествие, тем больше за нее следовало опасаться.
Остаток ночи Ахмет провел в крайнем беспокойстве, не зная, какое принять решение. Раскрыть немедля предательство проводника, в измене которого Ахмет не сомневался, или подождать, пока тот начнет действовать?
Наступивший день принес Ахмету некоторое успокоение. Он решил потерпеть еще сутки, чтобы лучше проникнуть в замыслы проводника, и не терять его ни на миг из виду ни в пути, ни во время стоянок. Впрочем, Ахмет и его спутники были хорошо вооружены, и если бы речь не шла об Амазии, то можно было бы не обращать внимания на опасность нападения.
В конце концов Ахмет полностью овладел собой. По его лицу ни о чем не могли догадаться ни его спутники, ни нежно-проницательные глаза Амазии, ни даже проводник, который довольно настойчиво наблюдал за ним. Единственное, что Ахмет решил пока сделать — посвятить дядю Керабана в свои новые подозрения, даже если из-за этого придется вступить с ним в жестокий спор.