Читать интересную книгу Русь. Том I - Пантелеймон Романов

— …С третьего заседания начинается реальная, конкретная работа. Угодно Обществу принять это?

— Хорошо, согласны.

— Конечно, довольно разговоров, — слышались со всех сторон голоса. — А то три недели проговорили, а дела еще на грош не видно.

И так как, в принципе, все были согласны, что нужно бросить слова и перейти к делу, то стали голосовать по отдельным вопросам.

Когда вопрос доходил до Валентина и помощник секретаря спрашивал его мнения и Воейкова, Митенька оглядывался за помощью на Валентина. Происходила задержка. Тут наиболее нетерпеливые кричали:

— Да бросьте вы их! Люди уж одной ногой на Урале, а к ним с ножом к горлу пристают.

Но одно дело было — принципиально согласиться на прекращение прений, а другое дело — каждому удержаться от соблазна хотя бы в двух словах осветить поднятый вопрос.

— Только два слова… Осветить вопрос! — кричал умоляюще кто-нибудь с места и поднимал вверх два пальца, как бы давая реальное доказательство того, что он больше не скажет.

— Два слова, отчего не дать… — сейчас же соглашалось большинство членов, надеясь этой снисходительностью получить возможность для себя урвать одно словечко.

Два слова давали.

Но проходило пять минут, десять, а оратор не хотел сдавать захваченной им позиции у трибуны. И среди крика возмущенных голосов, кричавших: «довольно!», «ближе к делу!», — все больше и больше усиливая до крика и хрипоты голос, старался покрыть все голоса и все-таки быть услышанным, хотя бы и против их воли, — в своих заключительных словах.

А эти слова всегда направлялись в спину враждебной группы, которая уже целиком поднималась на ноги и требовала права защиты и возражения. Не дать этого права было нельзя: во-первых, потому, что тогда заговорили бы не только стулья и полы под ногами враждебной партии, но пошли бы в ход и кулаки, которыми обычно работали по столам, молотя ими напропалую. Да прибавилось бы, как всегда при всяком шуме, гуденье, секрет которого и направление, откуда оно исходило, еще никому не удалось разгадать.

В конце концов вопрос так освещали и забирались в такие дебри принципиальных подробностей, что оставалось только замолчать и переглядываться. Хорошо, что всегда находились молодцы, которые не терялись ни при каких обстоятельствах и «на ура» вывозили запутавшееся дело.

Брошенные предводителем словечки: «От слов к делу» — оказались крылатыми и всех так зажгли, что пришлось объявить перерыв, потому что десятки рук, поднявшись, упорно и настойчиво требовали последнего слова, в котором обещали наметить уже линию самого дела.

В это время приехал Федюков с тревожным видом, и кто-то сказал, что он привез важные, чрезвычайные новости.

Все обступили его.

XX

У Федюкова был необычайно возбужденный и приподнятый вид; очевидно, ему стоило большого труда сдержать себя, чтобы сначала взвинтить любопытство собравшихся, а не выпалить все сразу.

— В чем дело? говорите скорей! — крикнул дворянин в куцем пиджачке, бегая вокруг обступивших Федюкова и отыскивая щелку, куда бы приткнуться.

Федюков ничего не ответил и даже не обратил никакого внимания на восклицание куцего дворянина. Он, казалось, переживал тайное наслаждение оттого, что заставил наконец всех этих людей устремиться к нему и жадно ждать его слов. Видно было, что ему хотелось подольше удержать это положение превосходства и первенствующей роли, чего за ним никто никогда не признавал.

— В стоячее болото упал наконец камень… — сказал Федюков среди воцарившейся тишины. Он несколько секунд молчал, прищурившись.

— Какой камень? Какое болото? — послышались нетерпеливые голоса.

— Болото закипело, — продолжал медленно Федюков, — и его неподвижности угрожает наконец серьезная, долгожданная катастрофа. — Он медленно опустил руку в боковой карман, где у него, очевидно, лежало что-то.

— Да что он несет околесицу?!

— Говорите толком! — кричали с разных сторон, и все, с раздражением переглядываясь, говорили: — Вот чертова способность! Сказать можно в двух словах, в одну секунду, а он завел такую волынку, что всю душу вымотает раньше, чем узнаешь, в чем дело.

— Клюкнул, должно быть, — тихонько сказал Владимир, обращаясь к Валентину.

Но Федюков в это утро нигде не клевал. И вид у него был как у проснувшегося орла. Вдруг он неожиданно выхватил из кармана газету и, не развертывая, а только взмахнув ею, крикнул:

— Убит эрцгерцог Фердинанд!., (он остановился) наследник австрийского престола… (он опять остановился) рукой сербского революционера благородного юноши еврея Принципа…

Все переглянулись, как бы не зная, какое значение придать этой новости, содрогнуться и некоторое время молчать или накричать на Федюкова, что он только напрасно взбаламутил всех. Действительно, все ожидали чего-нибудь серьезного, т. е. касающегося непосредственно каждого или всего собрания, а оказалось, что где-то очень далеко случилось происшествие, никого из здесь присутствующих не касающееся. Все разочарованно повернулись.

— Поменьше бы предисловий делали, — крикнул кто-то иронически. — Он скоро о пожаре с таким же значительным видом будет сообщать.

Федюков сначала растерялся, как теряется актер, после своего лучшего номера вдруг услышавший только одно шиканье вместо аплодисментов. Но потом спохватился и, как бы делая отчаянную попытку удержать ускользающее внимание, потрясая над головой газетой и приподнявшись на цыпочки, крикнул, точно перед ним была несметная толпа народа:

— Этот факт грозит чрезвычайными последствиями!..

— Никакими последствиями он не грозит, — сердито отозвался плешивый дворянин.

— Как никакими?… — испуганно вскрикнул Федюков и с поднятой еще газетой растерянно оглянулся на сказавшего. — Это тираны несчастной Сербии, и гнев притесняемого народа вдруг прорвался…

— Никуда он не прорвался…

Предводитель Николай Александрович Левашов, стоявший молча, держась за спинку перевернутого стула, вдруг медленно перекрестился и сказал:

— Бедный старик Франц-Иосиф… на его старую царственную голову одно несчастие обрушивается за другим.

Этой фразой он повернул вопрос совсем в другую сторону — простого человеческого сочувствия к горю, постигшему царственного старика. И все на минуту замолчали. Потом, как бы из вежливости выждав некоторый срок, обступили Федюкова и вполголоса просили его прочесть подробности, движимые сочувственным желанием узнать ближе о горе, постигшем старика Франца-Иосифа.

— Несколько рук торопливо развернули на рояле газету, и десяток голосов через спины и плечи других наклонились над ней, выкликая вслух наиболее значительные фразы:

«…Убийство на политической почве… убит тремя пулями в область живота и шею».

— Это ужасно, — сказала, содрогнувшись, баронесса Нина, — убивают в области живота…

Когда волнение улеглось и уже спокойно прочитали подробности убийства, всем показалось неудобно в таком настроении приниматься за обычную будничную работу, поэтому единогласно решили перенести заседание на ближайшую субботу. Причем Павел Иванович сказал, что так как и это заседание не удалось посвятить делу и в конце концов опять ограничились только речами, то он предлагает ради экономии времени к следующему заседанию заготовить проекты и схемы работ, чтобы сказались уже реальные результаты деятельности Общества.

— А говорить совсем не дадите? — крикнул Авенир.

Павел Иванович только молча развел руками, как бы показывая, что если бы даже он лично и ничего не имел против, то воля собрания сильнее его личных желаний.

— Значит, тогда здесь больше делать нечего. Ну да подождите, мы вам приготовим пулю…

Все стали подниматься.

— С Владимиром не говорил еще об имении? — спросил Митенька Воейков у Валентина.

— Да что же сейчас говорить? Вот поедем к нему, там и поговорим. У него деловые разговоры вести удобнее, чем здесь, — сказал Валентин.

XXI

У мужиков дела продолжали оставаться все в том же неопределенном положении: землю не переделяли, полей как следует не обрабатывали, — все ждали, что переменится что-то. В чем должна была совершиться перемена и когда именно, никто не знал, но так как все было плохо и тесно, то все знали, что рано или поздно перемена должна произойти.

И так как время было промежуточное, между посевом и сенокосом, то употребляли его или на разговоры у завалинок, или копались на дворах, мастеря что-нибудь.

Бабы в это время ходили к бабкам лечиться. А старушки, нацепив на спину котомки и взяв на руку странническую корзиночку, обшитую холстиной, тянулись по большим и проселочным дорогам с высокими палками в руках на богомолье, к какому-нибудь угоднику за много верст, ночуя под придорожными ракитами и с зарей снова поднимаясь в путь. Только и было это нерабочее время, когда вспоминали, как следует, о болезнях тела и души.