Читать интересную книгу Мир глазами Гарпа - Джон Ирвинг

Дело в том, что их подъездная дорожка круто поворачивала в гору, тогда как сама улица шла под уклон. И если Гарп знал, что дети уже легли спать, он, чтобы не разбудить их, выключал мотор и фары и по инерции катил вверх по подъездной дорожке; пока ехал под гору, он набирал скорость, достаточную, чтобы перевалить через вершину дорожки и въехать прямо в темный гараж. Однако потом ему все равно приходилось заводить машину, чтобы отвезти домой очередную приходящую няню. Хелен утверждала, что ему просто не хватает острых ощущений, что эти его ухищрения ребячливы и опасны. В темноте Гарп вечно наезжал на игрушки, разбросанные на подъездной дорожке, и сокрушал детские велосипеды, оставленные возле ворот гаража.

Одна из приходящих нянь как-то пожаловалась Хелен, что терпеть не может, когда Гарп сползает по улице с выключенным двигателем и потушенными фарами (у него был и еще один фокус: он выжимал сцепление и резко включал свет только перед тем, как выехать на проезжую часть улицы).

Интересно, я одна испытываю такое беспокойство? — думала Хелен. Она никогда не считала себя беспокойной, пока не задумалась о вечном беспокойстве Гарпа. Давно ли обычное поведение Гарпа и его привычки стали ее раздражать? Она не знала. Знала только одно: она заметила, что они ее раздражают, практически в тот день, когда прочитала ответы Майкла Мильтона на свою анкету.

Хелен ехала на работу, обдумывая, что именно скажет самонадеянному юному наглецу, когда набалдашник на рычаге переключения скоростей в ее «вольво» вдруг отломился и обнажившийся металлический стержень оцарапал ей кисть. Хелен выругалась, поставила машину на обочину и стала изучать ущерб, нанесенный переключателю скоростей и ей самой.

Собственно, набалдашник уже которую неделю держался на честном слове, крепеж совершенно разболтался, и Гарп несколько раз пытался закрепить набалдашник с помощью клейкой ленты. Хелен сердито твердила, что он чинит машину «левой задней ногой», но Гарп никогда и не претендовал на лавры мастера на все руки, к тому же уход за машиной входил в число домашних обязанностей Хелен.

Такое разделение труда, хотя по большей части и согласованное, оказывалось порой чрезвычайно неудобным. В основном домашним хозяйством занимался Гарп, но белье гладила Хелен («ведь, — говорил Гарп, — это тебя волнует, выглажена одежда или нет»), и Хелен же отгоняла машину на станцию техобслуживания («ведь, — говорил Гарп, — это ты ездишь на ней каждый день и лучше знаешь, что именно требует починки»). Хелен не возражала против глажки, но чувствовала, что машиной заниматься должен все-таки Гарп. Когда она отгоняла машину в ремонт, ей совершенно не улыбалось ехать из автомастерской в университет на грузовике, в грязной кабине рядом с каким-нибудь молодым автомехаником, который уделял гораздо больше внимания ей, чем рулю и дороге. Мастерская, где ремонтировали их машину, была Хелен хорошо знакома, и там к ней относились по-дружески, однако сама она бывать в мастерской не любила; и шуточки насчет того, кто повезет ее сегодня на работу, раз «вольво» останется в гараже, ей уже вконец осточертели. «У кого есть время отвезти миссис Гарп в университет?» — выкликал старший механик, обращаясь куда-то в сыроватую и маслянистую тьму ремонтных ям. И трое или четверо юнцов, грязные как черти, но с полной боевой готовностью на физиономиях, швыряли свои гаечные ключи и длинноносые масленки, выскакивали из ям и бросались к ней, предлагая ее отвезти, — чтобы хоть на краткий миг разделить тесную, набитую всякими железками кабину с хрупкой «профессоршей».

Гарп говорил Хелен, что, когда машину в ремонт сдает он, добровольцев отвезти его практически не бывает; ему частенько приходилось ждать в гараже по целому часу и в конце концов нанимать какого-нибудь бездельника, чтобы тот отвез его домой за деньги. Поскольку подобные поездки изрядно сокращали драгоценное утреннее время, которое Гарп мог провести за письменным столом, он решил окончательно переложить все заботы о «вольво» на плечи Хелен.

Рычаг переключения скоростей давно уже служил предметом их вялых споров.

— Ты ведь можешь просто позвонить туда и заказать новый, — говорила Гарпу Хелен, — а я подъеду и подожду, пока они его привинтят. Но я не желаю оставлять там машину на целый день или ждать, слушая, как они пыхтят и пукают, пытаясь приделать обратно эту штуковину. — Она бросила Гарпу отломанный набалдашник, но он тут же отнес его в машину и снова старательно пристроил на прежнее место.

Отчего-то, с досадой думала Хелен, эта штуковина отваливается только тогда, когда за рулем именно я! С другой стороны, она ведь действительно гораздо чаще ездила на машине, чем Гарп.

— Черт! — буркнула Хелен и поехала на работу, стараясь не обращать внимания на безобразный голый штырь, царапавший руку каждый раз, когда приходилось переключать скорость. В итоге на чистенькой юбке ее делового костюма даже остались кровавые пятна. Она припарковала машину и, прихватив набалдашник с собой, двинулась через автостоянку к зданию, где работала. Сперва она хотела выкинуть проклятый набалдашник в мусорный бак, но потом заметила на нем какие-то меленькие циферки. Ну хорошо, решила она, из кабинета я позвоню в гараж, назову им эти цифры, а потом уж непременно выброшу эту штуковину. Или отошлю ее по почте Гарпу!

Именно в таком настроении, досадуя на всю эту ерунду с рычагом переключения скоростей, Хелен и столкнулась в холле возле своего кабинета с щеголеватым молодым человеком, у которого две верхние пуговицы на рубашке были вечно расстегнуты. При ближайшем рассмотрении оказалось, что плечи его твидового пиджака слегка обвисли, волосы, пожалуй, были чересчур прямыми и чересчур длинными, а усы — неровными, и один ус, острый, как кончик ножа, свисал прямо к уголку рта. Хелен не очень понимала, чего ей в данный момент хочется — любить этого молодого человека или просто почистить его, привести в порядок.

— А вы рано встаете, — заметила она и дала ему подержать отломанный набалдашник, чтобы освободить руки и отпереть дверь кабинета.

— Вы что, поранились? — спросил он. — У вас кровь. — Впоследствии Хелен пришла к выводу, что у него, должно быть, особый нюх на кровь, ведь небольшая царапина у нее на запястье уже почти перестала кровоточить.

— А вы что, собираетесь стать врачом? — спросила Хелен, пропуская его в кабинет.

— Собирался, — ответил он.

— И что же вам помешало? — удивилась она, глядя на него, но обходя письменный стол и поправляя и без того вполне аккуратно лежащие на нем книги и бумаги. А потом зачем-то подошла к окну и стала поправлять жалюзи, закрепленные в точности так, как всегда нравилось ей. Очки она сняла, и теперь он представлялся ей каким-то мягким и расплывчатым.

— Мне помешала органическая химия, — сказал он. — Я этот курс завалил. И потом, мне хотелось пожить во Франции.

— О, так вы жили во Франции? — спросила Хелен, понимая, что должна задать именно этот вопрос, что именно это он считает своей главной отличительной чертой, иначе для чего бы он стал сразу же упоминать об этом. Он ведь умудрился даже в ее вопросник это впихнуть! Пустышка, догадалась она, все еще надеясь, что в нем есть хоть немножко интеллигентности. И, как ни странно, испытала облегчение, обнаружив, что он такая пустышка, словно это делало его менее опасным для нее, словно она, обретя возможность смотреть на него чуть свысока, почувствовала себя гораздо свободнее.

Они поболтали о Франции, что несколько развлекло Хелен, потому что она говорила о Франции не менее свободно, чем Майкл Мильтон, и знала ее не хуже, хотя в Европе никогда не бывала. Заодно она сообщила ему, что, на ее взгляд, у него нет особых причин участвовать в ее семинаре.

— Особых? — переспросил он, настойчиво заглядывая ей в глаза и улыбаясь.

— Во-первых, — сказала Хелен, — вы ждете от семинара абсолютно нереальных результатов.

— О, так у вас уже есть любовник? — спросил ее Майкл Мильтон, по-прежнему улыбаясь.

Он держался до того нахально, что Хелен даже не оскорбилась и не рявкнула в ответ, что с нее вполне хватает и мужа, что его это совершенно не касается и что она вообще не его поля ягода. Вместо этого она сказала ему, что для достижения цели ему, по крайней мере, следовало бы записаться к ней на факультатив. Он сказал, что с удовольствием это сделает, но она ответила, что никогда не берет факультативщиков посредине второго семестра.

Она понимала, что до конца его не разубедила, однако и не ободряла его. В итоге они с Майклом Мильтоном вполне серьезно целый час проговорили об основной теме ее семинара по специфике нарратива. Майкл Мильтон толково говорил о «Волнах» и «Комнате Джейкоба» Вирджинии Вулф, правда, «К маяку» знал не так хорошо, и Хелен сразу поняла, что он только делает вид, будто читал «Миссис Дэллоуэй». Когда он наконец ушел, она задумалась и волей-неволей согласилась с двумя своими коллегами, у которых ранее спрашивала о Майкле Мильтоне: бойкий на язык, щеголеватый, самоуверенный, но неприятный в общении — словом, из таких, что никогда ей не нравились. Было в нем еще какое-то хрупкое изящество, каким бы притворным и поверхностным оно ни казалось, — и это тоже отчего-то было ей неприятно. Зато коллеги Хелен не заметили его дерзкой улыбки и такой манеры носить одежду, словно он уже наполовину раздет. Впрочем, коллеги Хелен были мужчинами; вряд ли стоило ожидать, что они оценят дерзкую улыбку Майкла Мильтона так, как ее могла оценить Хелен. Эта улыбка говорила примерно следующее: я хорошо тебя знаю, я хорошо знаю все, что тебе нравится. Такая улыбка могла довести ее до бешенства, но в данном случае она ее искушала, а потому ей хотелось пощечиной стереть эту улыбку с лица Майкла Мильтона. Но пощечина не годилась. Единственным способом убрать улыбку с его лица, как представлялось Хелен, было вот что: она непременно должна доказать этому наглецу, что он совсем не знает ни ее, ни того, что ей нравится.