Читать интересную книгу Богемная трилогия - Михаил Левитин

Она не догнала его в подъезде, не обнаружила на улице, он исчез так быстро, будто сбежал от нее. Она хотела сказать ему, что вмешиваться не стоит, бессмысленно, но не успела. Тогда она обняла дочь, и они пошли по Ленинграду обнявшись. Девочка тоже была возбуждена очередной переменой места, событиями, суетой, происходившими в квартире Игоря, всей этой необычной обстановкой, в которой не знаешь — радоваться или огорчаться. Восторг первомайской толпы только усилил ее возбуждение. Ей хотелось кричать, но она дала себе слово сдерживать крик пока не останется с матерью наедине, никому бы она не доверила больше свое отчаяние. Предчувствие захлестнуло ее, звериное чутье подростка на преследование, опасность. В каждом проходящем мимо военном она видела отца и хотела броситься ему на шею, ей хотелось крикнуть отцу: «Забери меня, забери, это не я сбежала от тебя, это она решила, что мне плохо живется, и увезла, а я годы и годы готова была ждать, когда ты полюбишь меня снова и позовешь к обеденному столу. В конце концов, и подачки от тебя были хороши, ты мой отец, великий человек, знаменитый, я принесла тебе большое горе. А мама не любит меня, ты успокойся, она не только тебя, она и меня не любит, просто неверная женщина, воспользовавшаяся моей болезнью, чтобы изменить тебе, отыскать новые приключения, ей было бы скучно, если бы мы все были здоровы и улыбались. Ты увидишь, как станет всем легче, когда она умрет. Ты не бойся, пока я здесь, она никуда не уйдет от нас, она боится, что ты подошлешь агентов, она не знает, что самый главный твой агент — это я, ни на минуту я не спускаю с нее глаз. Я вижу ее, освещенную солнцем, счастливую от присутствия этого странного, еще более нездорового, чем я, человека, она возложила надежду о моем выздоровлении на больного, она посчитала его более надежным, чем ты, папа, более знающим, чем ты, что надо делать. Я горжусь тобой, папа, но не могу убежать, чтобы она не осталась с ним наедине, я жду, когда ты наконец найдешь нас».

Бессмертный Шурка бежал, он заметил, что вернулись все привычки юности и главная из них — бежать, бежать в никуда, не зная цели, не догадываясь о ней, бежать, чтобы опередить это проклятое, ненавистное, забравшее столько сил Время. Время — это будущее твоих друзей. Да, да, будущее твоих друзей, там его надо искать. Игорь еще не ушел далеко, еще можно было догнать, вернуть с помощью черноглазого, с его хитроумием сделать, вероятно, это будет не очень сложно. А вдруг это шуточки, Игоревы проделки, когда он не щадит близких ради удачного розыгрыша? А вдруг они все, пока он отсутствовал, взяли и подались куда-нибудь, например в Стокгольм? И плывут сейчас в трюме, покуривая, и жалеют, что нет его с ними. А может быть, они заигрались и сейчас ждут его на диване под лампой, чтобы в спокойной обстановке обсудить, что делать дальше?

Он даст им тему, и они начнут размышлять, кому из почтенных петербургских профессоров доверить ребенка, кто какой системой лечения пользуется, а потом он познакомит своих друзей с ней, но это произойдет уже на Съезжинской, где они будут жить все вместе, он, она и Верочка, отсюда они будут водить девочку к профессорам, девочке станет лучше, он, бессмертный Шурка, начнет служить, в конце концов всегда найдется и для него работа, он умеет рифмовать слова, какая разница — какие, он будет служить незаметно, скромно, ровно настолько, чтобы хватало на лечение и беззаботную жизнь. А потом напишет поэму, ее переложат на музыку; она принесет ему уйму денег, и он купит на эти деньги ей платье, платье бальное, с глубоким вырезом на груди, в нем она станет похожа на свечу, они пойдут на бал, и он пригласит ее на танец, все будут завидовать ему, пока она не исчезнет, сгорит, как свеча.

Бессмертный Шурка вздрогнул, она не могла исчезнуть, она должна была пережить его на много лет, чтобы было куда заглянуть на досуге.

Старик лежал на столе совершенно голый. Вещи были разбросаны по комнате чужой рукой, но это были абсолютно бесполезные вещи, а книги, картины, сорочки, даже настольная лампа, даже карты — все исчезло, торчали из стен крюки, на которых хотелось повеситься.

За раскрытыми окнами ДУШИ УБИТЫХ ВЗЛЕТАЛИ КАК ФОНТАН, им было весело, они обдавали лежащего маленькими розовыми брызгами.

Время остановилось в этой комнате. Бессмертный Шурка никогда еще не видел его так близко, у Времени было лицо господина с живыми итальянскими глазами, и то, что он сам лежал на столе мертвый, было неважно, кто-то подсунул смерть, как вещественное доказательство существования Времени, прямо под нос бессмертному Шурке.

Он пришел слишком поздно, когда город был разграблен и спасать некого, он пришел, когда в нем никто уже не нуждался.

Ну и что? Вот он видит Время, ну и что — разве это поможет ему воскресить друзей?

Откуда-то сбоку из темноты появился АДВОКАТ ГОМЕРОВ, он был неузнаваем, с мятым, почерневшим лицом, былой лоск покинул адвоката, он был напуган.

— Слушайте, — сказал АДВОКАТ ГОМЕРОВ, — ума не приложу, как это могло случиться, я обрядил его и оставил на два часа, я пошел найти деньги, чтобы похоронить его, и вот, когда вернулся, — адвокат облизнул пересохшие губы, — и вот, когда я вернулся, — повторил с трудом адвокат, — я застал, все это. Что здесь было — обыск, погром, ограбление, месть? Что они здесь искали? Кто они, может быть, пришли за вещами Валерия, но зачем тогда было мародерствовать, обирать покойника? Я обрядил его в лучший и единственный костюм, знаете, перед арестом Валерия им многое пришлось продать.

Бессмертный Шурка молчал, он продолжал смотреть на обнаруженное им Время, ненавидя его и в то же время боясь спугнуть внезапно возникшими вопросами. Что же все-таки происходило в его отсутствие? Арестовывают веселых людей, грабят покойников, что за бес вселился в грабителей, чтобы решиться на такое, и как это терпят его друзья, что так распустилась смерть, ее следовало немедленно приструнить, иначе она не уймется, и сделать это мог только он один, бессмертный Шурка, но прежде надо было похоронить черноглазого.

— Посторожите его, — сказал он АДВОКАТУ ГОМЕРОВУ. — А то вдруг им еще и тело понадобится. Я сейчас.

Он вышел на улицу и, не оглядываясь — наблюдает ли за ним кто-нибудь, встал на тумбу и сорвал белое полотнище с красными буквами, висящее над подъездом, потом вернулся и сунул тряпку АДВОКАТУ ГОМЕРОВУ.

— Зачем все это? — спросил АДВОКАТ ГОМЕРОВ.

— Пусть будет праздник, мы обернем покойника в праздничное полотнище и отвезем на кладбище, пусть попробуют нас остановить!

— Вам бы все шуточки, — поежился ГОМЕРОВ.

— Я не шучу.

— Но у нас нет машины, на чем вы собираетесь его хоронить? Я не сумел заказать машину, они не принимают заказы в праздник.

— Машина не нужна, — сказал бессмертный Шурка. — Подождите.

Он бежал по улице и выл так громко, что вой его достиг Божьего слуха или хотя бы слуха черноглазого, если он уже там. Вой был не жалобный, а требовательный, сердитый, вой опасно раненного зверя. Оказывается, он копил его давно, и теперь этот вой излился сам, без предупреждения, произвольно, это был вой прощания.

С транспортом он придумал ловко.

Еще когда в прошлом году он навещал в больнице черноглазого, тот, провожая его к выходу, указал на странное сооружение под лестницей, накрытое клеенкой.

— Когда-нибудь меня вывезут к вам на этой каталке, — сказал он, — и сдадут под расписку.

Эта шутка не понравилась бессмертному Шурке, но сооружение запомнилось. Не потребовалось разрешения, ничего не потребовалось, день был праздничный, свободный для посещений, он прошел к лестнице, подхватил каталку и, как заправский санитар, стал толкать ее к выходу. Никто его не остановил.

Громыхая пустой каталкой, он вернулся в квартиру черноглазого.

— Вот и погребальные дроги приехали, — сказал бессмертный Шурка. — Гулять так гулять.

Они везли черноглазого не главной улицей, хотя в душе бессмертный Шурка и мечтал об этом, но даже и окольного пути было достаточно, чтобы люди оторопело останавливались, подыскивая объяснение происходящему. Самым удобным было считать, что везут раздавленного демонстрацией человека и что обернут он праздничным транспарантом потому, что ничего другого под рукой не было. Что ж это вполне соответствовало действительности.

Они везли обмотанного в первомайское полотнище покойника на койке-каталке по длинной дороге, и АДВОКАТ ГОМЕРОВ уже ничему не удивлялся, выполнял все указания бессмертного Шурки, тот знал — куда везти.

Он навсегда запомнил тень от лопаты справа от него, измученный голос так и не увиденного им человека, себя в роли могильщика и квадрат земли между могилами Мефодия Николаевича Конапыгина 1860 года рождения и Анны Маврикьевны Дорингеровой 1840-го, этот квадрат был хорошо утрамбован его ногами еще в юности. Он не ошибся: земля эта по-прежнему оставалась ничьей, пустовала.