Читать интересную книгу Серебряные орлы - Теодор Парницкий

Больше всего изумило Аарона известие, что Феодора Стефания с самого начала знала о намерениях императора, даже горячо уговаривала его вместе со снохой дожа Марией Аргирой жениться на базилиссе. Так утверждали Пандульф и Герренфрид, клянясь, что говорят правду. А ведь еще в прошлую ночь Аарон видел ее в постели рядом с Оттоном! Смятение в голове неописуемое.

Спустя два дня после полной неожиданностей ночи Оттон со своей свитой остановился в Орвието. Там ждали императора: высланный маркграфом Гуго граф Ольберт и Адемар герцог Капуи. Ждали с очень плохими известиями. Гуго сообщил, что большинство лангобардских воинов покинуло его с возгласами: "Ардуин — подлинный король Италии, а не сакс Оттон". Вместе с ними ушли все тускуланские дружинники, которых прислал на помощь императору Иоанн Феофилакт, изо всей этой дружины верным остался только ее предводитель молодой граф Тимофей.

Адемара изгнали жители Капуи, поддержанные сильным, вооруженным греческим отрядом. Одновременно открыл грекам ворота Салерно отец Пандульфа. Вождь греков, носящий титул катапана, заявил, что оба города переходят под покровительство базилевсов. Греческие войска останутся там в любом случае: или как союзники Оттона, если он женится на базилиссе, или как его враги, если он отвергнет предложенную ему базилевсами дружбу. Архиепископ Гериберт советовал заточить Пандульфа Салернского. Папа пожал плечами.

— Что это теперь даст? — сказал он почти презрительно.

Оттон два дня не покидал постели. Полагали, что он разболелся от таких дурных вестей. На рассвете третьего дня приказал двигаться.

— Куда? — хором спросили толпящиеся у двери его спальни приближенные.

— В Рим, — ответил он гневно.

Но прежде чем они покинули Орвието, с севера прибыл Генрих Баварский. И тоже принес дурные вести. Верона открыла ворота маркграфу Ардуину, приветствуя его как настоящего короля Италии. Вообще-то Генриху удалось несколько дней спустя вытеснить Ардуина из города, но силы их так неравны, что саксы при последующем наступлении противника должны будут отступить, если не подойдет подмога. Именно за этим и прибыл Генрих: просить подкрепления и немедленно вернуться с ним к Вероне. Он надеется, что часть войск, осаждающих Рим, ему разрешат взять с собой, на север.

Узнав о том, что Гуго покинули большинство лангобардских графов, Генрих с угрюмым лицом шепнул папе на ухо, что хотел бы поговорить с ним наедине.

Сильвестр Второй согласился.

— Но только с условием, — сказал он, испытующе, почти вызывающе глядя Генриху в лицо, — разговор наш будет записан.

Густой румянец вспыхнул на худом, сухом, носящем явные следы умерщвления плоти лице герцога Баварского.

— Я замечаю, что святейший отец вводит греческие обычаи даже в разговоры с благородными мужами. Святейший отец давно мне не доверяет, я знаю об этом. По это несправедливо.

А впрямь ли несправедливо? Аарон не был в этом уверен, записывая содержание доверительного разговора. Сначала и он было подумал, что папа явно обижает герцога. Столько было искренности и в голосе и в словах Генриха, когда он сообщил Сильвестру Второму страшную весть о заговоре архиепископа Виллигиса! Конечно, нелегко было заметить, как он там, в тайниках души, разделяет или осуждает мнение Виллигиса, что германскими племенами не должен править тот, кто стыдится своего германского происхождения. Но пожалуй, не был клятвопреступником Генрих, когда, возложив руки на кресте, взволнованным голосом сообщил папе, что он никогда, никогда не нарушит верности Оттону. Не скрыл, что архиепископ-митрополит майнцский обратился к нему, Генриху, с призывом, чтобы он не покрыл себя позором, мешкая в тот момент, когда все истинные германцы рвутся защитить честь народа, столько лет уже попираемую отступником. Более того, герцог Генрих не утаил, что архиепископ Виллигис хотел бы именно в нем видеть преемника Оттона.

Сильвестр Второй низко наклонил голову.

— Виллигис, — прошептал он упавшим голосом, — тот самый Виллигис, который был надежнейшей опорой младенца Оттона. Который с таким рвением боролся за корону для него…

— Против моего отца, — резко прервал его слова Генрих, — а ныне архиепископ Виллигис говорит, что жестоко тогда ошибся…

— Кощунствуешь против его величества, даже всего лишь повторяя такие слова, — столь же резко ответил папа. — А поскольку его величество ныне в великой скорби и почти беззащитен, то этим самым ты пятнаешь свою рыцарскую честь…

— Нет, святейший отец. Заблуждаешься. На моей чести, чести последнего из рода Лиудольфингов, ты не найдешь никакого пятна.

— Твоя милость поторопилась, называя себя последним Лиудольфингом. Мы уповаем на царя небесного, что не последний. Государь император берет себе супругу, у него может родиться сын…

Сильвестр Второй встал. Подошел к Генриху почти вплотную, едва не касаясь его лица. Взял его за руку.

— Минуту назад ты поклялся на кресте, что никогда не нарушишь верности императору. Должен ли я это понимать, что ты никогда не покусишься на целостность Римской империи, никогда не посягнешь на германскую корону?

Генрих побледнел:

— Римская империя и Германское королевство — это разные…

На сей раз папа резко прервал его слова:

— Нет, герцог. Это одно и то же. Германское королевство — это лишь частица Римской империи, точно такая же, как Королевство Италии, как Романья, как Славянские земли… а вскоре и Галлия, Англия, Греция…

Генрих угрюмо засмеялся:

— Галлия, Англия, Греция… мечты одноглазого, который теряет и второй глаз…

— Не радуйся заранее. То, что ты зовешь слепотой, всего лишь временная болезнь глаз, самых проницательных и зорких… Но ты не ответил мне на вопрос.

— Напрасно не доверяете мне, святейший отец. Я клянусь, что, пока Оттон жив, я не посягну на германскую корону. Но если бог призовет его к себе, кто же более достоин короны, как не последний Лиудольфинг?

Серьезным, проницательным взглядом смотрел папа на уходящего Генриха. Когда он был уже у двери, его догнал холодный, настороженный вопрос:

— А не захочешь ли ты помочь богу, чтобы он призвал Оттона к себе?

Генрих резко повернулся и еще больше побледнел.

— Клянусь! — воскликнул он, поднимая глаза к небу. — Клянусь, об одном лишь молю бога, чтобы как можно дольше продлил жизнь Оттону. И еще о том, чтобы вновь склонил сердца германцев к тому, кто отрекся от своего германского происхождения… Неразумный ребенок! Он забыл, что лишь на германские плечи может опереться…

— Не только, герцог, — закончил разговор папа.

Оттон не сразу узнал о заговоре Виллигиса. Узнал он от папы, а не от Генриха, который уехал под Верону, получив довольно слабое подкрепление. Узнал же во время очередной бурной стычки из-за греческой невесты.

Случилось это вблизи Рима на склонах Соракты, перед воротами Патерна. Епископ Бернвард посоветовал императору избрать этот замок резиденцией на все время осады Рима. Повсюду в ином месте его могла подстерегать измена: любой лангобардский граф в своем замке может покуситься на императора мечом, ядом или путами. А войском в Патерне командует брат епископа Тамма. Лучшего убежища не найти.

Перед Патерном к императору присоединился маркграф Гуго с несколькими сотнями всадников, среди которых Аарон сразу разглядел Тимофея. Оттон жаловался на головную боль и тошноту — он поскорее хотел лечь в постель. Конь его далеко ускакал вперед, оторвавшись от всей процессии, только Сильвестр Второй поспевал за императором. Аарон знал от папы, что он еще раз хочет попытаться отговорить Оттона от женитьбы на базилиссе. И поэтому спешил, так как Оттон намеревался сразу же по приезде в Патерн собрать остатки драгоценностей, которыми располагал, и выслать их с Пандульфом Салернским в Бари, куда должна прибыть невеста.

— Святейший отец, но ведь отказ императора будет страшным оскорблением для базилиссы, которая уже в пути. Базилевсы никогда не простят этого императору. Они станут его смертельными врагами.

Сильвестр Второй окинул Аарона удивленным взглядом.

— Они не новые враги. Однако ты стал болтлив, сын мой.

Аарон покраснел и вздрогнул.

— Прости, святейший отец, — сказал он со слезами, — больше не позволю себе. Но могу ли я задать вопрос?

Папа усмехнулся:

— Узнаю прежнего Аарона. Спрашивай.

— Святейший отец как-то вразумлял меня, что государя императора никто не сможет отдалить от Феодоры Стефании убеждением, а лишь образом женщины, возникшей в его мечтаниях. Но ведь взор государя императора никогда доселе не видел базилиссы. Так как же, не видя ее образа…

— Не видя ее образа, говоришь? Заблуждаешься, сын мой. Он видит ее образ… — Папа неожиданно смолк. И лишь после длительной паузы закончил прочувствованным шепотом: —…Это образ его матери.