Ни одна из песчинок памяти не показывает ее в заросшем слизью туннеле, как Моха, или в ворохе пестрых тряпок на газоне, как Озерку, или в нищенском пальто на тротуаре, как старуху-сову…
Только — перистый посвист бронзы, летящая пена, нестерпимый блеск солнца на зыби, и гневный голос, заполняющий небо, будто гром.
Ньет отпрянул от раскрашенной стены.
Соленая вода помнит больше пресной. Это знает любой фолари.
Надо спросить у соленой воды.
Он задержался у проема двери, ведущей в пустые анфилады и в спальню, но не пошел туда. Уходить и без того тяжело.
Из зала высокие окна вели на террасу, а с террасы спускалась лестница в сад, полный тумана. Ньет глубоко вдохнул влажный, чуть подсоленный воздух — Журавья Коса длинным узким серпом далеко вдавалась в Сладкое море.
Мокрая трава холодила ноги. Ньет пересек сад и вышел на пляж, не огражденный ничем.
Пространство без берега точило серый туман, едва окрашенный перламутром рассвета. Седой как иней песок лизали волны. Пляж был пуст, ни одной фоларийской морды, ни единой. Если тут кто и жил — лет десять, как ушли.
В море.
Море принимает любого, кто сорвался с насиженных мест, кто потерял дом, или потерял покой, или потерял голову… или что там еще теряют.
Ньет ступил в воду. Она была плотнее речной, и знала больше, и громче отзывалась в крови. Она взяла его под ребра холодными ладонями и сдавила не сильно, но ощутимо. Ну-ка, парень, каков ты?
Он резко выдохнул и нырнул.
Холодные ладони сжали ему лицо и лба коснулись материнские губы, соленые, как остывшая слеза. Ребристое дно уходило вниз, и навтречу Ньету наплывала тьма.
Когда-нибудь… может, и скоро, я отдам этой воде себя, и то немногое, что помню — большого спокойного человека с карандашом за ухом и тоненькую девушку в полосатых гетрах, вскинувшую руки, перед тем, как начать танцевать.
конец первой части.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});